Токио не принимает
Шрифт:
– Нет, я просто хочу знать, что делать!
– Вы следовали прилагаемым инструкциям?
– Да! Только у меня не хватило молока на последнее печенье. Два недоброжелателя помешали мне, я пролил молоко, и девушка не смогла полностью перевоплотиться. Мне кажется, она умирает. А эти негодяи преследуют нас…
– Где вы сейчас находитесь, сэр?
– Я как раз подъезжаю к туннелю Линкольна. Мы должны уйти от преследователей.
– Понимаю.
Голос многозначительно умолк.
– Сэр, мы предоставили совершенно ясные инструкции. Когда у вас осталось только одно печенье, вам следовало понять,
– Что вы говорите? Вы единственный, кто может нам помочь. Пожалуйста, выслушайте меня! Мне нужно еще одно печенье, чтобы вернуть Изабелле её прежний облик. В противном случае она умрет. Чем помогут нам врачи? Они даже не признают в ней человека.
– Весьма сожалею, сэр. Мы испекли лишь двадцать изделий подобного рода. У нас больше нет ни одного. Понимаю вашу ситуацию, однако ничем не могу помочь. Предлагаю подвергнуть её тщательному медицинскому обследованию.
– У вас нет сердца! – вскричал Павел. – Она лежит здесь, запивая кровью всю машину, а вы… Пожалуйста, помогите мне!
– Простите, сэр. Надеюсь, вы найдете выход из положения. Спасибо за звонок. – И на другом конце линии дали отбой.
Павел промчался через весь туннель и почти не сбавил скорость у поста, где взимается плата за проезд, лишь высунул из окна руку с пятидолларовой купюрой. Огромная рука схватила деньги; с прилавка на юношу глазел горностай.
– Сдачи не надо! – крикнул юноша.
Шлагбаум все не поднимался. Пришлось остановиться. Внезапно около машины появился служащий с бейсбольной битой в руках; ветровое стекло кристаллизовалось, потемнело и рассыпалось по приборной панели. Глаза разъяренного гиганта за толстыми стеклами очков походили на окольцованные планеты.
– Я уже говорил, ребята: вам кажется, будто вы можете делать все, что хотите. Никакого уважения к шлагбауму. На меня вам совершенно наплевать. «Сдачи не надо!» Да я не нуждаюсь в ваших подачках.
Павел нажат на стартер, мотор яростно взревел, однако служащий крепко держал машину, и она не могла сдвинуться с места. Своими огромными ручищами здоровяк сорвал капот и начал молотить по радиатору битой, пока не разбил его вдребезги.
С тревогой взглянув в зеркало заднего вида, Павел понял, что четыре черных лимузина настигают его.
А служащий уже снес крышу такси и теперь смотрел на них сверху вниз. Он дал Павлу в ухо и выхватил у него из рук телефон.
– Ах, у нас есть телефончик, не так ли? Мы можем звонить нашим друзьям в Сан-Франциско и Майами-Бич? А по низким ставкам в определенное время даже в Лондон и Гонконг? Вот какие мы умные и хорошие.
Он расплющил мобильник в кулаке и отбросил его далеко в сторону. Потом нагнулся к Павлу, почти прикасаясь к нему лицом.
Не мигая глядя в глаза великана, Павел протянул руку за спину, туда, где лежала Изабелла, и нащупал бетонный блок. Рванул его на себя и одним мощным ударом разбил выпуклые очки служащего.
Гигант взревел и зашатался, потеряв все ориентиры в пространстве. Он вслепую широко расставил руки, пытаясь удержать Павла. Однако юноша опередил
Павел уже несколько недель жил в лесопарке с немой и страдающей Изабеллой, перенося всевозможные лишения. Он плакал над безжизненной, неузнаваемой подругой, осторожно вытирая дурно пахнущие испражнения, постоянно сочащиеся из тела, и прикладывая листья к ранам. Он питался корнями растений и ягодами, похудел и пожелтел лицом.
– Изабелла, Изабелла, – стонал он по ночам, сидя а непроницаемой темноте и слыша в отдалении шум проезжающих мимо машин, – если бы ты только знала, как сильно я полюбил тебя! О, почему я не сказал этого тебе, когда ты еще могла слышать? – Он ласкал её и целовал. Однако прикасался юноша к стеклу и металлу, что делало его ласки бесполезными и жалкими.
Шли дни. Павел совсем отощал и выглядел жутко. Он уже с трудом ориентировался во времени и пространстве. Начались странные видения. В темноте ночи в некотором отдалении плясал огонь, в котором ему мерещились фигуры веселящихся людей, какие-то неведомые места и непонятные объекты. Павел крепко закрывал глаза, пытаясь прогнать сводящие с ума образы, однако миражи не пропадали. Юноша не мог ни спать, ни думать, ни мечтать. В прямоугольной рамке плясал сумасшедший огонь, а в нем сверкали символы самых неистовых человеческих страстей.
Проходили недели. Видения изводили Павла. Каждую ночь они овладевали его сознанием, хотя он делал все, чтобы избавиться от них, углубиться в свой внутренний мир и найти там прибежище от тревожащих его страхов. Как-то ночью Павел открыл глаза и тотчас увидел прямо перед собой ужасную картину: огонь обжигал его брови и кончик носа, а он в страхе созерцал быстро меняющиеся эпизоды необыкновенных событий. И вдруг до юноши дошло, что весь этот искрящийся мир – всего лишь быстрая череда мертвых образов, слишком стремительных для человеческого восприятия.
Павел собрал всю волю в кулак и внимательно всмотрелся в причудливые картины. В какой-то момент его сознание расширилось, и уже ничто не сковывало восприятие. Небо побелело от света далеких звезд; до его слуха доносились звуки автомобилей, проезжавших через Манхэттен; он слышал даже разговоры, которые вели пассажиры самолетов, пролетавших над его головой. Он осязал аромат духов женщин, сидевших в барах Сохо. По мере того как увеличилась скорость восприятия, образы, столь долго терзавшие таксиста, начали постепенна сменять друг друга все медленнее, утрачивая свою яркость, и наконец превратились в подобие похоронной процессии смутных и не имеющих большого значения обрывков былых событии. В итоге они вообще прекратили движение и замерли.