Токио. Долго и счастливо

Джин Эмико

Двери открываются. Я выпрямляюсь, разглаживая подол платья. Сердце стучит. В проходе появляется он: внушительная фигура в белой рубашке с перламутровыми пуговицами и черных брюках.

Он наклоняет голову и обращается по-японски к стоящим позади него людям. Двери закрываются. И вот мы одни. Мы можем:

(а) обняться;

(б) пожать руки;

(в) искренне улыбнуться.

Но из перечисленного мы не выбираем ничего и

(г)

неловко смотрим друг на друга.

За окном плывут серые облака, солнце садится. Свет здесь не такой, как дома, – он переливается оттенками золота и жженого апельсина. Я думала, эти цвета может создать только художник. По комнате играют тени, подчеркивая твердые черты его лица. Отец выглядит отчужденным. Я растеряна.

– Ты похожа на маму, – наконец выдает он.

Меня как будто ударили хлыстом. Правильно ли я воспринимаю его тон? Это обвинение? Сжимаю и разжимаю кулаки. Сбываются мои кошмары. Я ему не нужна. Это ошибка. Хочу сжечь весь мир дотла.

– А я подумала, что похожа на вас, когда наконец увидела фотографии.

– Похожа. Носом. Небольшая горбинка – это наследственная черта императорской семьи.

Касаюсь пальцами выпуклости на спинке носа.

– А еще ты похожа на императрицу, мою мать. – Тон его голоса смягчается. – Эльфийский подбородок и широко посаженные глаза. В свое время она была настоящей красавицей. Хорошо, что ты не точная копия меня. Твоя мама однажды сказала мне, что я обычно выгляжу так, будто съел горсть кислого винограда.

Я смеюсь. Пожалуй, с поджогом пока подожду.

Он стискивает зубы.

– Старался не обращать внимания на ее фразочки.

Возвращаюсь в реальность.

Повисает неловкое молчание. Чего я ожидала? Что мы побежим навстречу друг другу с распростертыми объятиями? Что наша общая ДНК магнитом притянет нас друг к другу? Он не папа, вернувшийся со службы. А я – не ребенок, с нетерпением ожидавший его возвращения. У нас нет общих воспоминаний. Он не укутывал меня перед сном, не обнимал, когда меня трясло в лихорадке, и не поздравлял, когда мне удавалось украсть базу [35] в софтболе. Из-за не пережитых вместе подобных моментов между нами вырастает стена. Не хочу винить его за его отсутствие, но так получается. Несправедливо.

35

Положение игры, при котором игрок атакующей команды успешно перемещается на следующую базу противника и «захватывает» ее, а команда защиты не успевает передать мяч на базу или осалить им бегущего.

– Я… – начинает он и сам себя пресекает. Ему нечего сказать, как и мне. Время тянется. Мы чужие. С чего я взяла, что могло быть иначе?

Он неуверенно улыбается.

– Мне доводилось в Испании смотреть быку в глаза, но даже тогда мне было не так страшно, как сейчас. У меня руки трясутся. – Он показал мне свои трясущиеся короткие пальцы.

Облегченно хихикаю.

– Я

вот никогда не участвовала в забегах с быками, зато во втором классе намазала стул Томми Стивенса клеем после того, как он украл мои мелки. Но я так боялась быть пойманной, что сама во всем призналась.

Его глаза светятся гордостью.

– В тебе сильно развито чувство справедливости.

Напряжение из колен исчезает, и я ослепительно улыбаюсь.

– Вероятно, нам следует начать все заново. – Он вытягивает руку. – Я рад, что ты здесь. И с нетерпением жду возможности познакомиться с тобой.

Протягиваю ему свою ладонь. Его рукопожатие твердое, обнадеживающее, но незнакомое. Вычеркиваем вариант (г) и выбираем (б).

Не так чтобы много, но это только начало. Вспоминаю, зачем я здесь: познакомиться с отцом, понять себя, свои черты лица и природу моего упрямого характера.

– В это время года сады особенно прекрасны, – произносит он, когда мы размыкаем руки.

– Правда? – оживляюсь я.

– Хочешь посмотреть?

Задумываюсь на мгновение. Свежий воздух всегда идет на пользу.

– Звучит здорово. Показывайте дорогу.

В лицо дует влажный освежающий ветер. Под ногами хрустит гравий размером с горошину. Рядом со мной медленным шагом идет отец. Голова его опущена, плечи расслаблены – портрет принца, деконструктивизм. Мои руки покрываются гусиной кожей.

– Ты замерзла, – говорит он и куда-то смотрит. По безмолвной команде появляется придворный. Хотела бы я научиться этому трюку.

Отец произносит что-то по-японски, и придворный с низким поклоном исчезает. Среди деревьев замечаю широкоплечие фигуры в черном – охрана. Вижу и Акио. Придется привыкнуть. Даже когда ты один, за тобой наблюдают. Вновь появляется придворный. Двигается он ошеломительно быстро. Его лоб покрыт потом, но дыхание ровное. Он кланяется и передает отцу кашемировую шаль цвета слоновой кости. Тот берет ее и накидывает мне на плечи.

– Так лучше?

– Намного. Благодарю. – Укутываюсь теплее. Никогда не представляла себя в образе дамы в тонкой шерсти. Ну да ничего, я смогла бы привыкнуть.

– Продолжим? – жестом предлагает он.

Мы погружаемся в безмятежную тишину. До нас доносится шум ветра и пробок Токио. Отец показывает виды деревьев. Бумажная береза – его персональная эмблема. Дорожка тянется дальше, огибая пруд. Останавливаемся возле искусно остриженной черной сосны. На противоположном берегу господин Фучигами с другими камергерами следят за нами, притворяясь безучастными.

Отец печально улыбается.

– Должно быть, господин Фучигами расстроен, что мы вышли на улицу. Это не входило в план.

Плотнее укутываюсь в шаль.

– Злободневный вопрос. Думала, Акио взорвется, когда я попросила воспользоваться уборной в аэропорту.

Солнце садится все ниже. Придворные зажигают каменные светильники. Сад, словно в тумане, окутан желтым сиянием. Отец хмыкает.

– Ах, господин Кобаяши. Я сам выбрал его. Думал, тебе будет комфортнее с кем-то помоложе.