Токийская невеста
Шрифт:
– Я не сказала этого, – повторила я, чувствуя, что перегнула палку.
Возникла тяжелая пауза, которую я в конце концов нарушила:
– Я принимаю от тебя обручальное кольцо.
Он произвел над моими «готическими» в те времена пальцами все вышеперечисленные манипуляции и на безымянный надел плененный платиной аметист.
– В древности люди считали, что аметист лечит от опьянения.
– Мне бы это очень пригодилось, – сказал Ринри, снова превратившись в нежного влюбленного.
Через несколько часов он уснул, а у меня началась бессонница. Когда я вспоминала о предложении Ринри, мне будто снова вцеплялся в язык мертвый осьминог.
Кроме того, меня занимала история с хурмой. Ева не смогла дотянуться до желанного плода. Новый Адам, выучившийся галантному обхождению, принес ей не один, а множество плодов и с умилением смотрел, как она ест. Новая Ева, грешница-эгоистка, даже не предложила ему отведать ни кусочка.
Мне очень нравился этот ремейк, более цивилизованный, чем оригинал. Однако финал его омрачился предложением замужества. Почему за удовольствие неизбежно приходится платить? И почему цена наслаждения – это всегда утрата изначальной легкости?
После многочасовых раздумий на эту важную тему я наконец задремала. Конечно, мне приснилось, что меня венчают в церкви с огромным спрутом. Он надел мне кольцо на палец, а я ему – на каждое щупальце. Священник сказал:
– Вы можете поцеловать новобрачную.
Спрут впился в мой язык и больше не отпускал.
Утром местный автобус отвез нас на пристань. Глядя с катера на удаляющийся остров, Ринри сказал:
– Жаль покидать Садо.
– Да, – ответила я, отчасти искренне.
Я жалела о японской хурме.
Ринри посмотрел на меня влажным взором и воскликнул:
– Моя невеста с острова Садо!
Так, многообещающее начало.
В Ниигате мы сели в «мерседес» и поехали в Токио. По дороге я задала себе законный вопрос: почему я не сказала «нет»? Я ведь не собиралась за Ринри замуж. Идея замужества мне претила всегда. Что же помешало мне отказаться?
Дело в том, что Ринри был мне очень дорог. Отказ означал бы разрыв, а мне не хотелось расставаться с Ринри. Столько тепла, нежности, веселья связывало меня с этим очаровательным сентиментальным парнем. Я боялась потерять его, с ним было так хорошо.
Я благословляла человека, придумавшего помолвку. Жизнь полна испытаний и преград, твердых, как гранит, и двигаться по ней позволяет только механика жидкостей. Библия, величайший трактат о морали для скал, утесов и мегалитов, учит нас прекрасным окаменелым принципам: «Да будет слово ваше: „да-да“; „нет-нет“: а что сверх этого, то от лукавого», [36] – и следуют им люди цельные, непоколебимые, которых все уважают. Но есть, напротив, существа, не способные к такому железобетонному поведению, и двигаться они могут только в обход, петляя, огибая, обтекая. Когда их спрашивают напрямик, согласны ли они выйти за такого-то замуж, да или нет, они предлагают помолвку, размытый вариант свадьбы. Каменные патриархи видят в них предателей или лжецов, тогда как на самом деле они честны – как честна вода. Если я вода, то какой смысл говорить: «Да, я выйду за тебя»? Это и будет ложь. Воду нельзя удержать. Да, я буду орошать тебя, одаривать своими богатствами, освежать, утолять твою жажду, но я не ведаю, каким дальше будет мое русло,
36
Мф. 5: 33–37.
Эти текучие создания навлекают на себя презрение толпы, хотя их гибкая тактика помогла избежать многих кровавых столкновений. Добродетельные мраморные глыбы, которых люди не устают восхвалять, – виновники всех войн. Конечно, у нас с Ринри речь шла не о международной политике, но мне предстояло выбирать из двух зол: первое называлось «да», его синонимами были вечность, верность, нерушимость клятвы и прочие слова, которые сковывают воду ледяным ужасом; другое называлось «нет» и подразумевало разлуку, страдание, отчаяние, «а я думал, ты меня любишь», «не хочу тебя больше видеть», «ты же была счастлива, когда» и прочие каменные слова, которые заставляют воду вскипать от негодования, потому что они жестоки и несправедливы.
Слава богу, мне пришел в голову ход с помолвкой! Это был ответ обтекаемый: никаких окончательных решений, проблема откладывается на потом. Но выиграть время – тоже большая удача в этой жизни.
Вернувшись в Токио, я о своей помолвке предусмотрительно никому не сказала.
В начале января 1990 года я начала работать в одной из семи гигантских компаний, которые держали в руках весь японский бизнес, а говоря точнее – подлинную власть над страной. Как и все служащие, я собиралась проработать там лет сорок.
В книге про страх и трепет я рассказала, почему еле-еле продержалась там год.
Это был ад, самый банальный и пошлый. Моя участь не отличалась радикальным образом от участи большинства японских служащих. Разве что ее усугубляло мое иностранное происхождение и редкая способность попадать в дурацкое положение.
По вечерам мы встречались с Ринри, и я описывала ему свой день. Ни один не обходился без порции унижений. Ринри, слушая меня, страдал еще больше, чем я сама, а потом просил прощения за свой народ.
Я уверяла его, что народ тут ни при чем. Внутри компании я встретила в высшей степени достойных союзников. По сути, мои мучения были делом рук одного-единственного человека, как часто бывает на работе. Конечно, эту женщину горячо поддерживали и начальники, и сослуживцы, но поменяй она свое отношение ко мне, и моя судьба мгновенно изменилась бы.
Я вела двойную жизнь. Рабыня днем, невеста ночью. И меня бы это вполне устроило, не будь ночи такими короткими: мы ложились не раньше десяти вечера, а вставала я – уже тогда – в четыре часа утра, чтобы писать. Не говоря уж о некоторых ночах, которые я проводила в офисе, поскольку не успевала справиться с заданием.
Выходные проваливались в какую-то бездну, не оставляя воспоминаний. Я поздно поднималась, запихивала грязное белье в машину, садилась писать, потом вешала белье сушиться. Выжатая как лимон, я снова валилась в кровать с накопившейся за неделю усталостью. Ринри хотелось, как раньше, ездить со мной развлекаться, что-то смотреть. Но у меня не хватало сил. Максимум, на что я была способна, – это сходить с ним в субботу вечером в кино. Иногда я там засыпала.
Ринри героически любил свою обескровленную невесту. Зато ее не любила я. На работе еще ладно, тут я хоть понимала себя. Но я совершенно не понимала живой труп, которым была вне стен компании.