Толкин
Шрифт:
Но сам Толкин так не думал.
Восьмого января 1914 года Эдит была принята в лоно римско-католической церкви. Официально объявили о помолвке, и отец Мерфи, новый наставник Эдит, благословил жениха и невесту. Какое-то время Эдит даже нравились свершившиеся перемены, она стала чаще посещать мессу, причащалась. Но католическая церковь в Уорике выглядела так убого по сравнению с роскошным собором в Челтнеме, что скоро и это стало действовать ей на нервы. Проводив Рональда в Оксфорд (учебу никто не отменял), она совсем заскучала. Игра на фортепьяно и постоянные ссоры с кузиной не могли заполнить ее жизнь, а необходимость исповедоваться раздражала. В письмах Рональду она постоянно сетовала на то, что необходимость вставать к мессе ни свет ни заря для нее просто невыносима: «И хотелось бы пойти к мессе, но здоровье не позволяет». А ответные письма Рональда,
Эдит не знала, что кроме указанных книг (все, кстати, в прекрасных кожаных переплетах) Рональд приобрел еще несколько произведений Уильяма Морриса: «Жизнь и смерть Язона», перевод саги о Вольсунгах[101] и роман «Дом сынов Волка». Вот, кстати, еще один необычный человек, повлиявший на Толкина. Уильям Моррис (1834–1896) сам когда-то учился в Эксетере. Еще в детстве он увлекся Средневековьем, странствующими рыцарями и всякими древними героическими деяниями. Со временем интерес перерос в настоящую страсть. Когда Уильяму исполнилось девять, отец подарил ему настоящего пони и маленькие доспехи, чтобы мальчик мог разыгрывать сцены своих фантазий в чаще Эппингского леса, на окраине которого стоял дом Моррисов. Он прекрасно успевал в школе, а в 1853 году поступил в Эксетер-колледж. Поначалу он намеревался стать священником, но все же выбрал искусство, тем более что, унаследовав после смерти отца большое состояние, избавился от необходимости зарабатывать себе на существование.
За свою не очень долгую жизнь Моррис сделал поразительно много. Он написал и опубликовал два десятка художественных книг и с десяток переводов, в том числе «Сагу о Греттире» и «Сагу о Гуннлауге Змеином Языке». По-английски прозвище Гуннлауга звучит как Worm-Tongue, так же, как прозвище Гримы — коварного советника конунга Теодена во «Властелине Колец». Еще Моррис перевел со староанглийского эпос «Беовульф», которым, став профессором, много занимался и сам Толкин. В романе «Дом сынов Волка» Уильям Моррис тщательно воссоздал атмосферу древних англосаксонских и исландских повествований — это тоже было близко Толкину. События романа происходили в основном на опушках и в прогалинах дремучего леса, который назывался Мирквуд (Лихолесье) — слово, заимствованное из древних германских легенд и позже тоже перешедшее в книги Толкина. А прекрасный перевод саги о Вольсунгах позволил восхищенному Рональду с головой погрузиться в удивительную атмосферу северных преданий. Он оставался увлеченным читателем Уильяма Морриса всю жизнь и никогда не отрицал его влияния на свои произведения. В «Источнике у края мира» (фантастическом романе Морриса) Толкин разыскал и еще одно понадобившееся ему позже имя — Гондальф. Впрочем, возможно, и он и Моррис позаимствовали это имя из «Старшей Эдды».
В истории Англии Уильям Моррис оставил след не только как писатель. В молодости он близко сошелся с художниками-прерафаэлитами, упорно стремившимися к воссозданию средневековой эстетики (они внесли огромный вклад в популяризацию легенд Артуровского цикла). Он отличался тонким эстетическим вкусом, обладал талантом дизайнера и удивительной предприимчивостью. Благодаря этому сочетанию Моррис сделался одним из наиболее влиятельных дизайнеров Викторианской эпохи. В 1861 году он основал компанию в области декоративного искусства — «Моррис, Маршалл, Фолкнер энд К». Среди его партнеров числились такие видные прерафаэлиты, как Данте Габриель Россетти и Эдвард Берн-Джонс. Компания добилась большого успеха в производстве витражей, резных панелей, гобеленов, тканей и обоев по средневековым мотивам. С годами Моррис стал единоличным владельцем фирмы и увлекся окрашиванием тканей природными красителями, освоив ряд старинных технологий, таких как окрашивание кошенилью, ореховой скорлупой, пастелью или индиго. Популярность его необычной продукции постоянно росла, и Моррис старался сделать ее доступной даже небогатым покупателям. Вполне возможно, что некоторые из тканей Морриса или его обои украшали быт Толкина и Эдит.
К 1870-м годам Моррис стал знаменитостью. Он увлекся каллиграфией и сам создал несколько десятков рукописей, иллюминированных миниатюрами
В 1960 году Толкин писал одному из читателей «Властелина Колец»: «Мертвые болота и подступы к Мораннону отчасти обязаны Северной Франции после битвы на Сомме. А еще больше они обязаны Уильяму Моррису и его гуннам и римлянам, как, скажем, в „Доме сынов Волка“ или в „Корнях горы“»[102].
Впрочем, на Толкина оказало влияние все эстетическое движение по возрождению утраченного прошлого, которое всячески и всегда поддерживал Моррис.
11
Летом 1914 года, побывав в Уорике у Эдит, Толкин отправился в Корнуолл. Там он некоторое время пожил на тихом полуострове Лизард — у отца Винсента Рида из Бирмингемского оратория. «Мы часто ходили с отцом Винсентом, — вспоминал он позже, — по вересковой пустоши над морем к бухте Кинанс. Над головой нещадно палило солнце, а огромные валы Атлантики с ревом и шипением разбивались о скалы и рифы. Море выточило в утесах причудливые отверстия и теперь врывалось в них с трубным ревом или извергало наружу фонтаны пены, точно кит, и повсюду — красные и черные скалы и белая пена на лиловой и прозрачной морской зелени»[103].
Однажды с отцом Винсентом Рональд отправился осматривать деревни, лежащие в стороне от побережья:
«Сначала нас окружал типичный сельский йоркширский пейзаж, потом мы спустились к реке Хелфорд, очень похожей на фьорд. А еще потом поднялись на противоположный берег совершенно девонширскими тропками и очутились на более открытой местности, где тропинка виляла, петляла, шла наверх, опускалась вниз, пока не начало смеркаться и алое солнце не коснулось горизонта. После многих приключений мы вышли, наконец, на пустынные голые холмы, где мили четыре прошагали по мягкой земле, на радость нашим сбитым ногам. Ночь застала нас в окрестностях Малого Руана, и дорога снова принялась петлять и нырять. Освещение сделалось совсем призрачным. Временами узкая тропа вела через перелески, там у нас ползали мурашки по спине от уханья сов и свиста летучих мышей. Временами за каким-нибудь забором всхрапывала лошадь, страдающая одышкой, или мирно похрюкивала свинья, у нас снова душа уходила в пятки; пару раз мы неожиданно проваливались в ручьи, которые в темноте трудно было увидеть. Все же эти четырнадцать миль закончились, и последние две мили душу нам согревали появившийся вдали маяк Лизард и внезапно приблизившийся шум моря…»[104]
Побывав на ферме, которой управляла тетя Джейн с помощью Хилари Толкина и Брукс-Смитов, Рональд написал длинное стихотворение. Он озаглавил его «Плавание Эаренделя, Вечерней звезды», вспоминая, конечно, строку из Кюневульфа:
Эарендель восстал над оправой скал,
Где, как в чаше, бурлит Океан.
Сквозь портал ночной, точно луч огневой,
Он скользнул в сумеречный туман.
И направил свой бриг, как искристый блик,
От тускневшего злата песков
По дороге огня под дыханием дня
Прочь от Западных берегов…
[105]
12
Все эти события происходили на фоне непрекращающихся слухов и разговоров о скорой войне с Германией, хотя даже в те тревожные дни мало кто верил в то, что мир, столь прочный и неизменный, может в одночасье рухнуть. Британская империя наконец-то была достроена и находилась на пике своего могущества — вряд ли кто-то осмелится, а тем более сможет поколебать основы мирового порядка.