Только демон ночью (Часть 3)
Шрифт:
Обычно после присяги курсантам полагался день отдыха, праздничный обед с незамысловатыми армейскими деликатесами вместо перловки и макарон, но в ту присягу сразу после парада продолжились обычные занятия, только строевая подготовка вновь оказалась урезана за счет дополнительных тренировок на орудийной матчасти.
Кременчугские ребята-аэроклубовцы заметно выделялись из общей массы вчерашних школьников, сказывалась военизированная подготовка, да и возрастом они постарше других, как никак, а окончили в то лето элетротехнический техникум, готовились поступать в институты, летные училища. Командиры заметили парней, посовещались с начальником училища и разбрасали ребят по подразделениям, назначив отделенными командирами и помкомвзводами. Владик с гордостью привинтил на черные петлицы под скрещенные пушечки два маленьких рубиновых треугольничка младшего сержанта.
Дни
Порой Владику казалось, что он служит в армии всю сознательную жизнь, а Днепр, техникум, ОСАВИАХИМ, самолеты существовали в совсем другой реальности, в далеком детском счастливом сне ...
После присяги пробежали плотно забитые учебой и тренировками недели. Война приближалась и сводки Совинформбюро становились всё более туманными и тревожными. Если раньше на политбеседах политруки бодро объясняли временные успехи немцев неожиданностью нападения и предсказывали не сегодня так завтра начало решительного генерального контрнаступления Красной Армии, то теперь больше акцентировали внимание курсантов на стойкости, нерушимости обороны, на отличном владении оружием. Всё чаще проносились над казармой училища эскадрильи немецких самолетов. Если вначале воздушные тревоги случались только по ночам, да и то не каждый день, то теперь немцы летали уже и днем. Целые эскадрильи бомбардировщиков, окруженные юркими истребителями, с зудящим, надрывным звуком проходили в сторону Харькова и возвращались в таком же строгом порядке обратно.
Аэроклубовцы тщетно всматривались в небо ища родимые краснозвездные истребки, верткие Ишачки, Чайки, стремительные ЯКи и МИГи. Не было их... Напрасно на глазок старались ребята определить немецкие потери, рассмотреть пробоины в фюзеляжах, дыры в крыльях, прорехи в построении эскадрилий... Оставалось только бессильно сжимать кулаки, да грозить немцам снизу, словно дулю крутить в кармане.
Иногда защищающая Суммы зенитная артиллерия ставила на пути самолетов врага жиденькую завесу заградительного огня и небо на пути стальных птиц вспухало белыми пушистыми клубками разрывов. Большей частью снаряды рвались выше строя машин и многие курсанты зло ругали зенитчиков мазилами, неправильно определившими высоту полета. Из рассказов повоевавших в Испании и над Халкин-Голом инструкторов аэроклуба Владик один из немногих знал - это не перелеты, а взрывы самоликвидаторов пролетевших мимо цели снарядов. Дело дошло до того, что сам комбат решил объяснить удрученным парням, что попасть в летящий с огромной скоростью и на большой высоте самолет очень сложно, вероятность довольно маленькая и для действенного отражения воздушных налетов требуется высокая плотность артиллерийского огня, которую несколько разрозненных орудий, разбросанных по окраинам Сумм, создать не могли. Зенитчики стреляли скорее для поднятия духа населения, словно напоминая врагам Мы есть, мы живы. Раньше или позже, но отомстим.
В одну из ночей курсантские батареи подняли по тревоге. Полусонные, неотдохнувшие мальчишки механически вскакивали, натягивали под крики старшин и отделенных пропотевшие галифе и гимнастерки, наматывали портянки и обмотки, совали ноги в бутсы и выскакивали в оружейную комнату за винтовками. В отличие от предыдущих тревог каждому выдали полный комплект патронов и по две старые бутылочные гранаты. Старшины раздавали сухой паек, заставляли наполнять фляги водой, забирать с собой вещмешки и шинельные скатки. Приготовления явно отличались от обычных сборов перед учебным выходом в поле или ненавистным ночным кроссом по пересеченной местности. Опасения оправдались - тревога оказалась боевой. Училище вновь посылало на фронт питомцев, но уже не полк, как в первый раз, а только дивизион, все четыре батареи ... последние...
В предрассветной
Училище втянулось в марш и пошло, пошло, попирая подошвами и ободами колес суммскую землю, не зная еще, что под Киевом немцы замкнули кольцо окружения и курсантами близлежащих училищ командование фронта пыталось затыкнуть многокилометровые дыры вокруг Харькова. Шагавшие в строю не думали, не догадывалоиь, что только немногие из уходящих в рассветную мутную даль стриженных под нулевку парней через долгие годы вернутся на берега тихой родной Ворсклы..
Окончательно рассвело, туман ушел и растянувшаяся колонна училища двигалась под открытым синим небом среди неубранных пшеничных полей и перелесков. На открытых местах людей охватывало волнение, все крутили головами, всматривались в синюю даль неба, прислушивались к ненадежной тишине, способной разорваться смертоносным гулом моторов. Тревожная боязнь словно невидимыми волнами передавалась от людей животным, битюги убыстряли шаг, колонна подтягивалась, сжималась. Напряжение спадало только под кронами очередной опушки леса, скорость движения вновь несколько замедлялась, лошади фыркали, обмахивались подрезанными хвостами, курсанты начинали кунять головами, веки сами собой смеживались и люди брели словно сомнамбулы, распаренные зноем бабьего лета, потные под дерущими шею скатками шинелей, натирающими тело брезентовыми ремнями винтовок, подсумков с патронами, гранатных сумок. То один то другой доставал флягу и, жадно прильнув к прохладному алюминиевому горлышку обтянутой защитным сукном баклажки, вбирал в пересохший рот живительную влагу. Облегчение было кратковременным, вода выходила новым потом, он стекал по лопаткам, спине, пояснице, влажно чмокал в бутсах скомкаными, пропрелыми портянками.
Изредка, на взмыленных конях, проносились офицеры связи и подгоняли, торопили командира дивизиона, от имени командования фронта требовали, приказывали ускорить движение. Полковник устало расписывался на очередном пакете, передавал по батареям приказ подтянуться, повысить темп. Ненадолго это действовало и одинокая колонна убыстряла свой нескончаемый марш. Очередной посыльный убеждался в выпонении приказа и исчезал в мареве дня.
Стояли вдоль дороги поля пшеницы давно перестоявшей все сроки жатвы, но не тарахтели ушедшие на войну вместе с трактористами и комбайнерами трактора, не тянулись за жатками валки сена. Зерно медленно осыпалось на сухую землю из колышимых ветром стеблей на радость и прокорм бесчисленно расплодившихся в ту осень хомяков, сусликов и полевок, еще не знающих, что на следующий год и для них настанет мор и бескормица.
Усталые, идущие без привала люди не выдерживали долго принятого темпа и постепенно скорость вновь падала до прежней. Снова уныло колыхались в замедленном ритме выбоин дороги стволы пушек, замещали одна другую спицы колес, переставлялись натруженные ноги.
Прибитая за ночь влагой пыль поднималась и уже клубилась над колонной, облепляя потные лица зудящей жесткой гипсовой маской, лезла в нос и рот, уши, от неё слезились глаза и свербела кожа под пилоткой. У полковника имелся приказ идти не останавливаясь, без привала, но дивизион не укладывался в жесткий, расчитанный на механизированный марш график движения разработанный в штабе, и безнадежно опаздывал с выходом на заданный рубеж обороны.
У курсантов не оставалось сил двигаться, а у командования фронта не имелось войск оборонять неожиданно оголенный город от наступающих немцев. Дивизион училища, неслаженный, не произведший еще ни одной настоящей боевой стрельбы являлся в тот день единственной призрачной надеждой если не остановить, то по крайней мере задержать рвущегося в прорыв врага. В те летние дни счет шел на отдельные танки, самолеты, роты, орудия собираемые по крохам, и само словосочетание полнокровный артиллерийский дивизион звучало весьма обнадеживающе.