Только для мужчин
Шрифт:
– От денег мы ни в коем случае не отказываемся.
– Держите карман! – злобно кричит незнакомец и убегает.
Когда вечером я рассказываю об этом Лизе, она горестно вздыхает (ага, и вздыхать она умеет):
– Час от часу не легче!…
– Я действовал по вашей инструкции.
– Но это же Миланов приходил!
– Ну и что?
– Это же его рукописи я перепечатываю. И машинка тоже его.
– Жаль. Выходит, в вахтеры я не гожусь.
– Извините, ради бога, – заговорила она другим тоном. – Я, конечно,
Я молчу.
– Я сама виновата, – продолжает Лиза. – Миланов тут ни при чем. Я оставила у его соседей готовую рукопись и ваш адрес, чтобы он прислал деньги по почте или передал с кем-нибудь.
– Как видите, в почте он не нуждается и в вашей перепечатке – тоже.
– Почему же это? – спрашивает явно задетая Лиза. – Я печатаю хорошо. Почти без ошибок. Миланов терпеть не может, когда в тексте ошибки, потому-то именно мне и доверил рукопись.
– Не прикидывайтесь слишком наивной, – говорю я. – При вашем росте…
– А вы что вообразили? Да бог с вами! Я с ним познакомилась совершенно случайно и спросила у него, нет ли у него или у его коллег чего-нибудь для перепечатки – я очень тогда нуждалась, а он сказал, найдется, и дал телефон, я ему позвонила уже после того, как устроилась у вас, вот и все. И ничего тут такого нет…
– И при следующей встрече он только отдал вам рукопись, и машинку…
– Ну конечно. А вы что имеете в виду?
– Вы прекрасно понимаете что. А также то, что имеет в виду он, – добавляю я, глядя на Лизу без особой симпатии.
Она стоит у входа в чулан, прислонившись спиной к стене. Грудь нахально распирает вязаный пуловер, дородные бедра – юбку. Черный пуловер и черную юбку. Должно быть, куплены в провинции. Они несколько смягчают грубую чувственность ее фигуры и придают ей некоторую строгость. Лицо у нее тоже строгое и какое-то недружелюбное, если вообще можно что-то прочесть на этом белом безучастном лице. Даже две зеленые черешни серег кажутся сейчас строгими.
И чего я пристал к этой женщине, говорю я себе, глядя на нее без особой симпатии. Она такая, какая есть, и ты не в силах ничего изменить, да в этом и нужды никакой нет. Пускай себе идет своей дорогой. Ты в свое время даже Бистру не попытался изменить, потому что это казалось тебе слишком утомительным – бороться с пороками другого человека, – потому что в глубине души Бистра была тебе совершенно безразлична. Тогда отчего же ты пристаешь к этой женщине, совершенно тебе чужой, к женщине, которая не была и никогда не будет твоей женой?
– Неужто вам непонятно, что, если Миланову понадобится машинистка, он ее запросто найдет, а вот к вам он липнет совсем по другим соображениям? С замухрышками такое случается – с ума сходят по рослым бабам. Я понимаю, вам нелегко сводить концы с концами, но ведь не таким же способом зарабатывать деньги.
Лиза
– Как вам не стыдно!
– Почему?
– Как вам не стыдно! – повторяет она. – Да если бы я захотела таким способом зарабатывать деньги, разве стала бы я ночи напролет сидеть за машинкой – до боли в суставах, до онемения в спине? И зачем бы я оставляла рукопись у соседей, вместо того чтоб самой явиться к Миланову и тут же получить наличными? Как вам не стыдно, Тони!
– Погодите, – говорю я. – Вы, надеюсь, все-таки не настолько наивны, чтобы не знать, чего он от вас ждет?
– Ну и что? Пускай себе ждет! Пока что он молчит, а скажет – получит ответ. Стоит разок отшить его как надо, и он уймется!
– Ну ладно, – отступаю я. – Дело ваше. Вы не ребенок.
А Лиза уже как ни в чем не бывало предлагает:
– Как думаете, не спуститься нам вниз? Неудобно оставлять стариков одних.
Старики не одни, с ними сидит Владо, однако лишь появление Лизы вызывает у них оживление.
Лиза садится возле инженера, а я подсаживаюсь к ней с другого боку. Будем надеяться, что разлад между ними будет непродолжительным, хотя ликовать пока еще рано. Старики, потонув в своих креслах, кротко слушают льющуюся с экрана информацию. Лишь изредка Несси что-то ворчит – тихо, почти про себя. Но вот в телепередаче заходит речь о каком-то человеке, пойманном при попытке пересечь границу. Он сидит перед камерой на безжизненном фоне белой стены, у него грубое унылое лицо, волосы коротко острижены.
– В свое время с предателями не церемонились, – неприязненно замечает Несторов.
– А он не предатель, – говорит Димов, конечно, обращаясь к Лизе. – Предатель – тот, кто предал свои идеи. А это так, проходимец какой-то, обыкновенный нарушитель границы.
– Нет, уж эти тонкости сведут нас в могилу! – насмешливо роняет Несси. – Когда-то у нас были две категории – патриоты и предатели. А теперь сам черт не разберет.
Его действительно трудно обвинить в излишней тонкости. Едва ли когда-нибудь в его речи фигурировали такие выражения, как «мне кажется», «я полагаю», «я сомневаюсь». Что ему может казаться? Он либо знает, либо не знает. Ему не знакомы колебания, он не нуждается в гипотезах. Вероятно, он видит окружающий мир двухцветным. Оттенки таят в себе обман, приводят к заблуждениям.
– Доброе старое время, – произносит со злой иронией Димов, опять же в сторону дочери. – Кого интересует, честный ты человек пли нет? Марш в тюрягу – и вся недолга.
– Честных предателей не бывает, – сердито возражает Несси.
– Зато были честные люди, которых иные объявляли предателями, – не унимается Димов. Горделиво выпятив хилую грудь, он впервые обращается к стоящему рядом креслу: – Смею утверждать, я был честным человеком! Что и доказано.