Только ломаные такты
Шрифт:
Был и у меня подобный случай: с немецкими друзьями мы ходили вместе зимой кататься на санках с холма, я тогда очень промок и замёрз и, как назло, салазки поломались. И тогда мой друг немец по имени Генрих дал свои непромокаемые варежки из искусственного, но тёплого меха, посадил на свои здоровые санки и тащил несколько километров. Он был настолько добрым парнем, что давал покататься на своих раздвижных, настраиваемых под размер ноги роликах Germina. Тем не менее угрызений совести из-за того, что ему в ответ я ничего предложить не могу, у меня не было, так как мы победили немцев и они в долгу перед советским народом. Несмотря на прошедшее время, память о войне жива до сих пор. В нас на подкорке сидит, что мы потомки народа-победителя, а немцы – наши кровные враги.
Не все немцы доброжелательно относились к советским людям – это была большая редкость, которая сразу пресекалась на корню, и дальше криков «русиш швайне» 10 или презрительных
10
Русские свиньи (нем.).
Отец – это тот человек, который является самым первым главным героем в твоей жизни. И не просто главным героем, а тем человеком, чьё одобрение хочется заслужить больше всего. И потому я, как Плюшкин, тащил всё домой, будь то пойманная рыба, грибы или фрукты, ради его фразы «Молодец, сынок!». И, как полагается супергерою, отец с раннего утра уходил на службу, а возвращался поздней ночью, и то не всегда, иногда бывали дежурства длиною в сутки. Разговаривали мы с ним, по сути, записками, за редким исключением, когда нужно было прийти пораньше в школу и я мог застать его за утренней трапезой.
Но, если отбросить все эти тяготы с лишениями военной службы и непростое время Холодной войны, я понимал, что мне крупно повезло, ведь кусочек своей жизни я провёл именно в Германии. Да, мой отец военный человек, он требовал от меня порядка, но в то же время он не был настолько жёстким, только его армейский юмор я не всегда понимал. В моменты затишья отец отдыхал при помощи музыки, в этом деле он был исключительный гурман, признавал только винил, никаких бобин или аудиокассет.
Отцу привозили из Лейпцига и Дрездена пластинки фирмы Amiga —монополиста в этой сфере, которому принадлежал полностью восточногерманский рынок музыки. Правда, Amiga выпускала сборники хитов на одной пластинке, так что спрос на оригиналы оставался немаленьким и актуальным. Благодаря отцу в том числе я в столь юном возрасте успел послушать столько замечательной музыки! Я думаю, не каждому выпадает такой шанс. Пока в СССР люди доставали модную музыку у фарцы и по недешёвым ценам, без гарантии, что тебе не подсунут пластинку для уроков музыки вместо Led Zeppelin, да ещё и в некачественной записи, отцу доставались пластинки в гарантированно хорошем состоянии – за ваши деньги любой ваш каприз.
Лично мне в душу запали альбом Discofil чехословацкого дуэта Petr&Pavel ORM, сингл Bad Майкла Джексона, про которого я узнал из рекламы с его участием и слоганом «Новое поколение выбирает Pepsi», а также потому, что старшаки постоянно пытались копировать его лунную походку, и альбом «Звёздный мираж» Павла Овсянникова – с его творчеством я познакомился ещё по программе «Утренняя почта», и каким же приятным удивлением было то, что у отца оказалась пластинка с его музыкой!
Наверное, вы заметили, что я акцентирую внимание только на папе и ни разу не упомянул маму, и сразу возникает вполне закономерный вопрос: а почему? Знаете, я мало того что не знаю, как вам вразумительно на него ответить, я вообще не имею никакого понятия о том, где она. Обычно происходило диаметрально наоборот – ребята рассказывали о том, что их папа космонавт-разведчик-путешественник, но все понимали, что у них попросту его нет. В моей же ситуации было так: взрослые не спрашивали об этом из приличия и уважения к отцу, а вот своим сверстникам я оставлял после заданного ими вопроса и моего угрюмого молчания в ответ пищу для размышлений и гаданий, но резко их обрывал, считая вполне справедливым, что это их не должно волновать никоим образом.
Что касается папы, то он упрямо обходил молчанием эту тему, один раз случайно проронив, что она сбежала с концами в ФРГ почти сразу же после приезда в ГДР. Ни весточки, ни писем, ничего. Физических страданий от предательства мамы я не испытывал, сдерживая это в себе, но иногда гнев вырывался наружу и хотелось выть, рвать и метать. Но я не ощущал обиды как таковой, была просто заполняющая всё нутро ноющая боль, что мать предала и бросила нас, став чужой во всех смыслах. Ведь её у меня никто не забрал: ни судьба, ни американские секретные агенты, никто. Она сама ушла. Осталась только обшарпанная фотография, на которой ещё совсем маленький я вместе с улыбающимися родителями. Она раньше стояла на видном месте на одной из полок стенки, но отец положил фоторамку фотографией вниз. Даже был случай, когда я на эмоциях порвал её, а потом сидел и склеивал обратно, боясь, что меня отругают.
Но явный недостаток внимания и ласки от матери, точнее их полнейшее отсутствие, был сполна замещён отцом, который был для меня всем – и другом, и авторитетом, и даже в чём-то мамой. Как бы я ни накосячил, он всегда принимал меня таким, какой я есть, хотя порцию военной строгости и дисциплины от него я получал
Помимо отца, с нами в квартире ещё жила тётя Марина – овдовевшая женщина, своих детей у неё не было, поэтому она меня регулярно баловала и любила как своего сына, как мне тогда казалось. Впрочем, и ругала конечно же тоже, особенно когда я долго не появлялся дома и приходил только ближе к позднему вечеру. Но никогда я от неё не слышал ни одного бранного слова. Тётю Марину я помню в гипюровом платье, фанаткой индийского кино, журнала Burda Moden и фотографии. Это была её отдушина, позволявшая ей окончательно не сойти с ума от потери мужа. Я, конечно, не мастер в описании людей, но думаю, если расскажу вам про любимое дело тёти Марины, это станет лучшим изложением о ней.
У тёти Марины был фотоаппарат Practica – безупречная оптика, не подводившая даже на морозе. Она запечатлевала город, нас и памятные даты. Любила фотографировать немецкую природу, так как в её городе Мурманске по-настоящему летних дней очень немного и, соответственно, мало зелени. Отщёлкав катушку, она приходила в нашу школу, где была фотостудия, которую она своими руками создала с нуля. В выходные тётя Марина учила меня мистическому и волшебному процессу проявки плёнки и печати фотографий. А пока она рассказывала, руки делали своё дело: листок фотобумаги помещался в раствор проявителя, где и рождалось то самое таинство плёночной фотографии. На поверхности потихоньку из ниоткуда прорисовывались контуры будущей фотокарточки. С каждым мгновением изображение приобретало контраст и чёткость. И вот здесь присутствовал важный момент, о котором тётя Марина мне говорила: чем дольше фотобумага была в проявителе, тем темнее получалась фотография. На пару секунд зазевался – и всё, перед тобой почти чёрный снимок, передержал. И только последнее слово вылетало из её уст, как ловким движением она выхватывала листок фотобумаги из раствора, полоскала его в воде, помещала в ванночку с закрепителем и через некоторое время доставала оттуда уже готовый фотоснимок. В самом конце проявленные фотокарточки она аккуратно вывешивала на просушку. Не знаю, как в этой красной или зелёной полутьме можно было что-то разглядеть, наверное, руки сами работали, зная своё дело вернее, чем глаза.
Тётя Марина с её подходом к жизни и любимому делу была живым подтверждением высказывания, гласившего, что плёнка заставляет думать о каждом кадре – искренне радоваться удачно получившемуся снимку и неподдельно огорчаться, если снимок не вышел, как хотелось. Тётя Марина на своём примере доказывала из раза в раз, что в мастерстве фотографии всегда будет место истинной магии. Эту магию фотографии способен был обуздать далеко не каждый, а поскольку ателье по проявке нигде поблизости не располагалось, я решил, что этот навык мне может пригодиться в жизни. Как оказалось, плёнка продавалась не сразу в катушках, а отдельно в рулоне, завёрнутая в чёрную бумагу. А потому первым делом следовало в кромешной тьме вынуть плёнку и намотать её на катушку-бобину и только потом вставить катушку в фотоаппарат. У тёти Марины была цветная плёнка «ORWOchrom» – с ней работали единицы, потому что процесс проявки был посложнее, чем с чёрно-белыми. Особенно заметна была разница по сравнению с советскими «Тасмой» и «Свемой». «Небо и земля» – так тётя Марина подытожила. Иногда она оценивала мои попытки в фотографировании:
– Посмотри на фотографию, как ты думаешь, какая тут ошибка у тебя?
– Даже и не знаю…
– Неправильно человека усадил, солнце падает с востока, а потому половина лица с западной стороны фотографии закрыта тенью, видишь?
– А-а-а, теперь понял!
– Здесь должно быть так, чтобы как будто ты своими глазами это запечатлел. Как в реальной жизни. Это должно быть картиной, произведением искусства.
У тёти Марины была и основная работа – на продуктовом складе, где советские военнослужащие получали месячный сухпаёк или же им вручались деньги. Отец, помнится, один раз решил взять деньги и, придя домой, положил мне в ладошку монету достоинством в пять марок – для меня это были большие деньги, даже слишком. Я был так счастлив, что первым делом бросился в ближайший «кауфхалле» 11 . Больше всего мне хотелось знаменитую железную дорогу Piko Modellbahn! Только представьте себе: комплект из моделей реальных поездов в уменьшенном масштабе, коврик с рельефной местностью, куда ты мог поместить и расположить, как твоей душе угодно, дома, туннели, деревья, человечков – целый мир, который ты строил своими руками и управлял им при помощи электрического пульта. Вот только увидеть воочию полностью сооружённую дорогу с домами, рельефом и всем-всем-всем я не мог. Зато Ванёк видел её в Москве у себя. У всех детей в таких магазинах всегда грустные глаза. Оно и понятно – ничего купить нельзя, только посмотреть и помечтать о ней. Осознавая всю безысходность, покинул я с печалью в глазах и монетой в кармане магазин и отправился в близлежащий «гасштет» заедать своё горе «гриллетами» – восточногерманскими гамбургерами с кисло-сладким соусом чатни.
11
Магазин (нем.).