Только позови
Шрифт:
Вот почему взыгравшие в Стрейндже зависть и досада на Уинча и Кэрол застигли его, можно сказать, врасплох. Выходит, ему самому хотелось лечь с ней. Значит, захочется и с другими, в другой раз.
Но он ничего не предпринимал, потому что думал о Линде, об их совместных сбережениях, о будущем ресторане. И еще его волновала рана и вообще, как будет с рукой. Пока шла эта история с Преллом, он все надеялся, что Каррен вот-вот что-нибудь скажет насчет его операции. Но во время утренних обходов тот разглядывал его руку, легонько
Стрейндж послушно следовал его совету и заставлял себя как можно больше работать кистью, даже когда очень не хотелось и было больно. В конце концов, он не вытерпел и сказал хирургу, что боль стала сильнее. Тот выслушал с заинтересованным видом, вежливо кивая и сложив губы, будто собирался засвистеть, и сказал, чтобы Стрейндж дал руке покой.
Примерно через неделю после наградной церемонии, когда, стоя в строю рядом с Преллом и Уинчем, Стрейндж неизвестно за что получил «Пурпурное сердце», Каррен задержался около его кровати и безо всякого осмотра сказал, чтобы Стрейндж зашел к нему в двенадцать часов. Его кабинет — около главных операционных. Стрейндж собирался сразу же после обхода потопать в город, но вызов есть вызов, не отпросишься.
Каррен, сидевший за столом в своем уютном кабинетике, выглядел, как всегда, безукоризненно: накрахмаленный белоснежный халат, чистые, ухоженные руки с тщательно подпиленными ногтями, но лицо у него было усталое и бледное. В углу стоял стандартный бак для белья, доверху набитый чем-то окровавленным, верно хирургическими фартуками.
— Прошу простить, — улыбнулся Каррен, широко растянув рот, так что даже пропали губы. — Должны были убрать и, конечно, не убрали.
— Я к крови привычный, — сказал Стрейндж. — Навидался.
— Еще бы! — Каррен поскреб подбородок.
— Много сегодня поработать пришлось? — вежливо осведомился Стрейндж.
— Да, было. Так вот, о вашей руке.
— Да, сэр, слушаю, — откликнулся Стрейндж. Ему почему-то казалось, что он должен держаться так, чтобы ненароком не вывести хирурга из душевного равновесия. Ему почему-то очень не хотелось расстраивать или огорчать его. Каррен говорил, а руки его легко скользили над столом, перебирая бумаги. Стрейндж внимательно слушал.
— Я, наверно, затянул с операцией, и это плохо для вашей руки. Случай и без того очень трудный. Но так уж вышло. — Каррен поднял голову. — Последнее время много приходилось резать, а с вашей рукой тонко работать надо. Масса связок, и ни одну нельзя повредить. Но сейчас я, пожалуй, готов. Утром вы у меня первым пойдете. — Он откинулся на спинку кресла. — Вскроем ткань и извлечем осколок. А дальше посмотрим. Думаю, что пока костный нарост трогать не будем — все может оказаться проще, чем мне представляется. Но вряд ли. Так вот, я хочу начать пораньше, пока свеж и бодр. На ночь вам сделают легкую клизму и дадут успокоительное. Утром ничего не есть. Вас поднимут около шести,
— Есть, сэр, — с готовностью отчеканил Стрейндж и усмехнулся. Ему хотелось, чтобы хирург видел, что ему все нипочем. Потом добавил: — Ничего, если я вечером с ребятами повидаюсь? Мы в буфете собираемся.
— Пожалуйста, — кивнул Каррен. — Но ни кофе, никакой еды, ничего. — Он снова откинулся на спинку кресла. — Смотрю я на вас и удивляюсь. Всегда роем, как пчелы, все друг за друга держитесь. — Он задумчиво соединил перед собой кончики пальцев обеих рук и пристально посмотрел на Стрейнджа.
Встретив его взгляд, Стрейндж вдруг почувствовал раздражение. Не касается это Каррена, кто кого держится. К чему он клонит? Или намекает на что? Стрейндж провел языком по деснам. Он не спешил с ответом.
— Похоже, что так оно и есть, — проговорил он медленно. — Вместе хлебнули всякого. А кроме того, учтите, мы ведь из регулярной части. Два или три года оттрубили вместе еще до войны. Друг дружку как облупленных знаем. — Стрейндж замолк, и тут же что-то внутри его подсказало: ничего больше говорить не надо. Не заслуживает Каррен его откровенности — большая шишка, главный хирург. Не заслуживает, независимо от того, будет он его завтра резать или нет.
— Ну что ж, увидимся завтра утром, — сказал Каррен, поворачивая кресло, чтобы встать. — Впрочем, вы-то, наверно, ничего не увидите. Вам укол сделают, легонький, для успокоения. А потом — прямо на стол.
Стрейндж шел к себе в отделение, охваченный каким-то особым возбуждением — такое чувство возникало у него, когда он боксировал или гонял в футбол. Внезапно ему приспичило отлить, хотя он знал, что мочевой пузырь у него пуст. Он подумал, что надо найти Уинча, Лэндерса и Прелла, чтобы сообщить им новость.
Уинч, конечно же, вечером не пришел. Опять со своей малолеткой испарился. Присосался к ней, как с голодухи, не оторвешь. И сейчас Стрейндж едва застал его. Было только 12:45, а тот уже при параде, собирался в город. Он заметил, что Уинч все-таки нацепил новенькие нашивки первого сержанта, но ничего не сказал. Чего не сделает с человеком девка, подумал он огорченно.
Лэндерс и Прелл в условленное время были в буфете. Лэндерс притащился, опираясь на трость, Прелл прикатил в коляске со свежими гипсовыми повязками, которые фиксировали ноги в согнутом положении.
— Колени меня доконают, — жаловался он. — Так налепили, подлецы, что не двинешь. Как пара заржавелых дверных петель — ни туда, ни сюда.
Прелл, разумеется, никуда из госпиталя не отлучался и прибыл к месту сбора как штык. Он был рад пообщаться с ребятами. С Лэндерсом получилось иначе. Ему пришлось пропустить свидание в городе ради того, чтобы повидаться со своим сержантом — кормильцем перед его операцией. Стрейндж всегда чуть сторонился Лэндерса, однако сейчас испытывал к нему какое-то новое, теплое чувство.