Только позови

Джонс Джеймс

Хлипкие дощатые помещения с низким потолком отапливались только чугунными печками. Прежние обитатели приколотили изнутри к стенам листы толя, чтобы сберечь тепло, но из щелей все равно дуло немилосердно. Шаткие двухъярусные нары, казалось, проломятся под тяжестью тела. Сортиры были еще хуже. Они размещались в сараях, поставленных прямо на бетонные плиты, которые за ночь промерзали насквозь. Добрая половина кранов в умывальниках не работала, и многие унитазы тоже были неисправны. С улицы в бараки на ногах несли грязь, она присыхала к полу так, что не отодрать. В помещении царил беспорядок, как это бывает, когда люди живут скученно, в тесноте.

Народ

едва осмотрелся в новом жилище, как последовала команда построиться во дворе. Командир роты прочитал небольшую лекцию на тему о чистоте и порядке. Чувствовалось, что он устал говорить одно и то же.

Больше всего донимала промозглая зимняя погода. Безжалостный холод проникал отовсюду, от него не укрыться и не согреться по-настоящему. Солдаты ежедневно скребли въевшуюся грязь, но грязи не убывало, зато после уборки от пола, стен и с потолка несло холодом еще сильнее.

Из-за ошибки в сопроводительных документах Лэндерс пребывал в состоянии беспокойства и раздражения. Получалось, что их вообще никто не читал — ни Каррен, ни Стивенс, ни полковник из медкомиссии, чья подпись стояла на заключении. Армия, что с нее взять! Лэндерс не знал, будут ли эти бумаги приложены к его личному делу. Что, если его отправят в Европу и там неожиданно переведут в стрелковое подразделение, как написано на четвертой странице? Куда ему обратиться в случае недоразумения? Он не догадался спросить Уинча о такой вероятности. Надо было попросить его исправить ошибку. Но идти к Уинчу снова противно, и Уинчева ухмылка противна. Шли дни, и Лэндерс жил как бы в предощущении ада, бунтуя внутренне и не зная, что предпринять.

Рота росла и разваливалась на ходу. Только что собранная вокруг кадрового ядра — пяти рядовых и трех офицеров, она регулярно получала пополнения — когда по десять человек в день, когда по тридцать. Вместе с Лэндерсом прибыло двадцать пять душ. Сержанты сбились с ног, размещая эту уйму народу. Дело свое они знали из рук вон плохо. От офицеров тоже было мало проку. Пополнения между тем прибывали, новички без особого успеха скребли грязь. Наконец рота была полностью укомплектована и могла приступать к боевой подготовке.

Примерно половина личного состава была переведена в 3516-ю из двух пехотных дивизий, проходивших подготовку в Кэмп О'Брайере и сейчас готовых к переброске в Англию. Большинство были признаны негодными к службе в стрелковых частях, и люди были счастливы очутиться здесь, чего и не думали скрывать. Счастливы до тех пор по крайней мере, пока не поняли, куда они попали. Среди них было немало сержантов, которых перевели с понижением в звании. Таких, впрочем, моментально выявляли, чтобы заткнуть ими должностные дыры в штатно — организационном расписании.

Другую половину составляли раненые, прошедшие, как и Лэндерс, курс лечения. Эти в основном прибыли из Общевойскового госпиталя Килрейни — Лэндерс видел знакомые лица. Но было немало и таких, кого прислали из других госпиталей, раскиданных по большому району с центральным «пепепе» в Кэмп О'Брайере. «Пепепе» — тоже новое словечко, и означало оно пересыльный пункт пополнений. Иные были со следами тяжелых увечий. «Соскребыши», как пренебрежительно сказал один местный фермер, сплюнув табачную жвачку. У Лэндерса не выходил из головы один солдат, которому в Италии срезало икру на левой ноге — будто какой хищник клыками отхватил. Всех их подлатали, подправили, подремонтировали, и им снова предстояло идти на фронт. Эти глядели мрачно и на роту, и на целый свет.

Рядовому Лэндерсу

не приходилось рассчитывать на то, что его выделят из общей массы, и это его радовало. Ему нужно было время, чтобы хорошенько подумать. Пока же он решил не высовываться, делать только то, что прикажут, ни больше, ни меньше. Он видел, в каких условиях находятся вчерашние раненые, и его обжигало чистое негасимое пламя благородного негодования. Его не волновала судьба отчисленных из дивизии, но и они заслуживают лучшего, чем спать в сарае, объяснял он Стрейнджу в «Пибоди», когда получил первую увольнительную в город.

— Всем все до лампочки. — Он старался говорить попроще, чтобы Стрейндж понял. — Только совсем уж лопухи что-то делают. Но их водят вокруг пальца, используют в своих интересах. Возьми, к примеру, медицинскую комиссию. Сидят пятеро, песок сыплется. Добропорядочные граждане — даже не эти задницы из Уэст-Пойнта. И рассказывают мне сказочки о том, как я нужен стране. Как важно использовать мои знания. Хорошо, я согласен, говорю. Но какие знания? И как их использовать? Оказывается, надо готовить пополнения для пехотных частей. Но я же в этом ни черта не смыслю! Как я могу согласиться? Я пока еще в здравом уме. И вот меня суют в эту занюханную роту. Никто не потрудился документы прочитать как следует. Врачи — и тс даже в медицинское заключение не заглянули. Иначе не допустили б такой ошибки. Нет, дорогой друг, нету для меня дороги. Сматываться надо — это единственное. Вот только некуда.

— Все правильно, — отвечал Стрейндж с той же тревожной озабоченностью. — И все равно я не понимаю тебя. Что тебе стоит пойти к Уинчу? Он даст тебе хорошую канцелярскую работу, и сиди себе до конца войны. Вот тут твои знания и пригодятся. И польза будет. Не — е, честно, не понимаю!

— Но я ведь тогда повязан буду одной веревочкой со всеми! — Лэндерс мотал головой. — Нет, на это я не пойду.

Мери Лу уже нашла себе другого ухажера, тоже из вояк. Стрейндж при первой же возможности исчез вместе с Фрэнсис Хайсмит. Лэндерс, разумеется, мог остаться: девочки были. Но он решил просто побродить по городу и выпить где-нибудь.

Так прошла единственная за долгое время Лэндерсова увольнительная. Вернувшись в Кэмп О'Брайер, он узнал, что роте предстоит пройти обычный шестинедельный курс начальной боевой подготовки.

Фронтовикам полевую выучку — это была насмешка над здравым смыслом и прямое издевательство над людьми. Даже командир роты был смущен и почти что извинялся, когда зачитывал приказ. Умора, как матерились в шеренгах. Умора уморой, а через неделю при перекличке недосчитались двенадцати человек. Дали тягу. Еще через две недели, после начала занятий, в бегах находилось еще больше.

Лэндерса среди них не было. Но он всерьез подумывал о дезертирстве. Двое таких же, как он, из госпиталя, предложили смотаться сообща: невтерпеж им стало. Но они не знали, куда податься и насколько. Вдобавок оба не внушали особого доверия, и он отказался.

Удрать в одиночку он тоже, поразмыслив, не решился. Просто некуда. Домой нельзя, там в первую очередь искать начнут. Отсиживаться в «Пибоди», как в первый раз, не хотелось. Если уж бежать, так по-настоящему. Дезертировать в полном смысле слова, а не баловаться самоволками. Но это когда совсем плохо будет. Кроме того, его останавливали два соображения. Ни с того ни с сего в нем зародилось подобие привязанности к этому несчастному и жалкому сброду, который именовался теперь 3516-й ротой. И второе — ему понравился ее командир.