Только сегодня

Хадсон Нелл

Где-то в стороне брызнул одинокий преждевременный салют. Мы припустились во всю прыть, раскурив на ходу один из душистых косячков Милы, и, передавая друг другу, постарались прикончить его до того, как погрузиться в духоту станции Северной ветки. Все пассажиры были разодеты и возбуждены. Мы разговорились с компанией девушек, чья благопристойность болталась на нескольких ниточках с блестящими пайетками.

– Едете смотреть салют?

– Нет, просто семейные посиделки.

На улице все еще работали кофейни, распространяя ароматы кофе и мускатного ореха. Взявшись за руки и распевая «Я настроена танцевать» [1] , мы двинули по Холлоуэй-роуд. Найл одарил бездомного пятаком и парой новых носков (он

всегда имел при себе купленные для этой цели носки: «Это так дико – не иметь свежих носков»).

1

I’m in the Mood for Dancing – сингл ирландской поп-группы The Nolans Sisters. (Здесь и далее примечания переводчика и редактора.)

Пэдди открыл дверь со словами: «Блядь, ну наконец-то вы пришли». Он был актером и заметно отличался от других наших знакомых лицедеев, обычно замкнутых и пришибленных, оживающих только в момент выхода на сцену. Пэдди всех нас расцеловал и впихнул в квартиру, словно мы беглецы какие.

– Ханна заставила меня притащиться сюда еще в обед, ей на подмогу, – пожаловался он.

Ханна, наша хозяюшка, училась в одной школе со мной, Милой и Джесс и сейчас работала художником-декоратором. Она, можно сказать, взяла Пэдди под опеку сразу после того, как познакомилась с ним на праздновании восемнадцатилетия Милы.

Пэдди первым делом раздал всем креманки с игристым розовым вином.

– Джони! – воскликнул он, удерживая меня на расстоянии вытянутой руки. – Вот это платье! Я б такое позаимствовал. Ребята, давайте скидывайте пальто – гардеробная в спальне наверху, та, что слева.

Мы оставили Найла потрещать с Пэдди и пошли раздеваться. Поднимаясь по лестнице, окинули взглядом, что делается в гостиной.

Только мы вошли в спальню, как кто-то влетел вслед за нами и захлопнул дверь – Джесс. Обняв нас, она плюхнулась на кровать и засыпала нас вопросами о том, как мы провели Рождество, как наши семьи, и, не дожидаясь ответов, вывалила свои новости.

– Я разругалась с мамой в пух и прах! Опять эта шарманка про то, что у меня никого нет. Она просто не может с этим смириться.

– О господи! – вырвалось у меня.

– Вот и я о том: мама, расслабься, мои часики дотикали только до полудня.

– Моя такая же, – добавила Мила и продолжила, виртуозно подражая нигерийскому акценту своей матери: – «Когда ты найдешь себе хорошего парня и прекратишь страдать ерундой?»

Мы с Джесс рассмеялись.

– Эх, ладно, – отмахнулась Джесс. – Я припасла улетную кислоту с лайновской тусовки. Давайте закинемся.

Каждый год на следующий день после Рождества родители Ханны улетали в Малагу, и весь январь дом был в нашем распоряжении. Ханна успевала переоборудовать все под нескончаемую вечеринку, а затем вернуть все обратно и навести образцовый порядок. Ее новогодние тусовки пользовались популярностью: двери были открыты для всех желающих, алкоголь лился рекой. Поговаривали, что Ханна потратила целых два дня на подготовку дома к вечеринке, убирая с глаз все ценные вещи и украшая комнаты в соответствии с темой, которую она выбрала еще несколько месяцев назад. В этом году Ханна превзошла саму себя. Сад освещали китайские бумажные фонарики красного цвета и керосиновые светильники. Весь дом благоухал легкими ароматами сигаретного дыма и нарциссов, которые были расставлены по всем подоконникам и каминным полкам в стеклянных молочных бутылках. Создавалось впечатление, что все пространство залито золотистым светом, играющем на всех предметах и лицах гостей. Ханна всегда подшучивала, что на свои вечеринки она приглашает людей исключительно приятной наружности, что было шуткой лишь наполовину. На самом деле допускались и двойные подбородки, и одутловатость от праздничного обжорства, но все были красавцы – в своих лучших нарядах из шелков и кожи.

Мы курили в саду.

– Куда это Найл подевался? – спросила Мила.

Мы видели, как он разговаривал

с Сесили Симмонс, девушкой, обладающей всеми составляющими привлекательности, но с полным отсутствием вкуса.

– Тьфу. Хорошо, что он попался, а не я, – проворчала Джесс, глубоко затянулась и сунула свою обмусоленную сигарету со следами помады мне в рот. – Меня от нее тошнит.

Джесс – одна из тех немногих людей в мире, от которой я была готова принять обмусоленную сигарету. И не потому, что я ее люблю, а потому, что она была до абсурда чистоплотной. Даже не просто чистоплотной, а холеной. Она всегда умудрялась без особых усилий выглядеть стильно. Еще в школе, когда мы с Милой одевались в шмотье из сетевика «Праймарк» и перебарщивали с тональным кремом, Джесс предпочитала вещи из секонд-хенда и минимум макияжа. Сейчас же, в роли искушенной пиарщицы, она одевалась преимущественно в черное и считала, что кроссовки годятся только для фитнес-залов. Волосы она мыла шампунем по 25 фунтов за бутылку, и за ней всегда волочился шлейф цитрусовых ароматов.

У меня брякнул телефон – СМС от Дила:

Ты здесь? Я наверху.

Сказав девчонкам, что сбегаю в туалет, я просочилась сквозь собравшуюся толпу, направляясь прямиком в маленькую комнату на верхнем этаже, которую, я точно знаю, имел в виду Дил. Он бы не позвал меня в игровую комнату на втором этаже, где двое незнакомцев нянчились с гитарой, распевая песню Бейонсе в слащавой, фальшиво-ироничной интерпретации. Не стоило искать его и в бывшей детской спальне Ханны этажом выше, где группа наркош уничтожала коксовые дорожки с томиков «Сумерек». Нет. Он имел в виду уединенную комнатушку под самой крышей дома, где из мебели были лишь деревянные стол да стул. Вот и он – курит у окна, и бодрящий воздух обновляющегося года заполняет комнату, словно колдовское заклинание.

– Привет! – выпалила я.

Дил резко повернулся всем телом, и облачко дыма окутало его лицо, когда он выдохнул.

– Фил! – расплылся он в улыбке.

Так он меня прозвал. Настоящее мое имя – Джоан, но, будучи подростком, я открыла для себя Джони Митчелл и переименовалась в Джони – однажды и бесповоротно. Скорее всего, культовая певица и не знала, что делит фамилию с толстеньким лысым мужиком средних лет – персонажем мыльной оперы Филом Митчеллом. Отсюда Дил и дернул прозвище для меня. Поначалу меня это сильно бесило, такая ассоциация серьезно угрожала моим подростковым иллюзиям. Но мое раздражение лишь раззадоривало Дила, и в конце концов я приняла шутку. Мы стали Дил и Фил. Дил – сокращенное от Дилан – в честь Боба Дилана. Да, родители Дила были круче моих. Наши матери познакомились на предродовых курсах. И мать Дила покорила мою «дикой прической» и полным равнодушием к предпочтениям других беременных женщин.

– Звоните, неистовые колокола, звоните диким небесам, звоните облаку летящему и ледяному свету бейте! Ведь этой ночью умирает год, – продекламировал Дил.

– Байрон?

– Теннисон.

– Пошли вниз, – предложила я, стараясь не позволить ему втянуть меня в разговор.

Мы виделись всего пару дней назад, но стоит нам остаться наедине, мы можем проболтать всю вечеринку напролет. Нам всегда есть что обсудить. Какое-нибудь новое откровение, которое требует анализа. Почти на телепатическом уровне мы понимали, куда каждый из нас ведет, могли одновременно развивать дискуссию в нескольких направлениях, проскакивая через неожиданные смены тем, только чтобы синхронно выйти на коду разговора. Совместное молчание тоже было комфортным, правда, недолгим. И, боже мой, как он меня смешил!

– Пошли, Дил, – настаивала я. – Что ты здесь забыл, чудила?

– Подруга. Меня плющит. Перед выходом из дома втянул пару дорожек, и они оказались не в кассу.

– Ну, тогда давай выпьем. Надо тебя уравновесить.

– А Найл здесь?

– Да, мы вместе пришли.

– Хорошо.

Внизу долбила музыка.

– Давай пыхнем, – предложил Дил.

– Больше не хочу. Слегка мутит. Мила крутит слишком крепкие косяки для меня.

– У нее есть ТРАНС?

– Нет. У Джесс есть.