Только вперед

Раевский Борис Маркович

В кабинете лечебной физкультуры Кочетов яростно набросился на нехитрые аппараты, состоявшие из блоков, гирь и веревочек. Казалось, он хочет за один раз проделать все возможные процедуры и упражнения. Леонид вставлял неподвижную руку в аппарат, заставлявший ее сгибаться и разгибаться в локте, потом спешил к другому аппарату, который поворачивал во все стороны кисть руки, потом переходил к третьему, при помощи которого разрабатывались движения пальцев.

Седая старушка-врач с удивлением смотрела на этого инвалида. Радостно и нетерпеливо, как ребенок, набросился

он на аппараты, будто это новые, интересные игрушки. Прошло десять минут, и старушка-врач вынуждена была остановить не в меру ретивого больного. На первый раз больше тренироваться не следовало.

«Вероятно, он надеется, что эти аппараты вернут ему руку», — с сожалением подумала врач, тщательно осматривая раны Леонида.

Она ничего не сказала Кочетову, но с горечью подумала, что аппараты в этом случае почти бессильны. Они могут только немного развить мускулы, но свободно двигаться рука все равно не будет.

С этого дня Леонид зачастил в кабинет лечебной физкультуры. Долгими часами без конца повторял одни и те же упражнения, терпеливо перенося острую боль, возникавшую в локте и кисти при каждом сгибании и разгибании руки.

Он будет работать, его ждут будущие разведчики и десантники, которых нужно научить быстро и бесшумно преодолевать водные преграды, плыть в темноте одетыми, с оружием.

А сводки с фронтов становились все тревожнее. Наши войска отходили в глубь страны. Город за городом захватывали фашисты. 22 сентября радио сообщило: наша армия оставила Киев.

Взрывной волной в госпитале выбило почти все стекла. Окна пришлось забить фанерой. Из окна с уцелевшим стеклом Леонид видел, что стена противоположного дома стала щербатой: в нее попали осколки снарядов. На улице возле этого дома валялись куски штукатурки, обломки кирпичей, осколки стекла. Казалось, в доме идет ремонт.

В госпитале, возле кровати каждого тяжело раненного, поставили носилки. Они мешали сестрам и врачам, раненые хмуро косились на них. Но носилки не убирали ни днем, ни ночью: на случай, если придется срочно выносить больных.

Ходячих раненых десятки раз в день, как только завывала сирена, заставляли спускаться в бомбоубежище.

Леонид торопился выздороветь. Сейчас не время болеть.

Через девять дней его осматривал профессор Рыбников и группа врачей.

Обнаженный до пояса, в поношенных войлочных туфлях-шлепанцах стоял Леонид в просторном кабинете. В госпитале еще не топили, было прохладно, и то ли от озноба, то ли от волнения у Леонида выступили мелкие пупырышки на коже.

Степан Тимофеевич обошел вокруг Леонида, любуясь его сильным, ладным торсом.

— Добротно сколочен! — воскликнул он, звонко шлепнув Кочетова по левому, здоровому плечу.

Леонид видел: профессор доволен.

«Значит, дела идут на лад. Выздоравливаю!» — обрадовался он.

И, наконец, решился задать вопрос, который мучил его уже столько дней. Не глядя в лица врачей, чтобы, чего доброго, не увидеть удивленных улыбок, он хриплым, чужим голосом спросил:

— Скажите, профессор, смогу я плавать?

В

кабинете стало тихо.

— Плавать? — словно не веря своим ушам, переспросил профессор.

И вдруг, взорвавшись, побагровев, закричал:

— И без плаванья люди живут! Благодарите небо, что рука уцелела! А он — плавать!..

— Не волнуйтесь, Степан Тимофеевич, — перебил профессора начальник госпиталя, могучий, атлетического вида мужчина, шутя перетаскивающий пятипудовые мешки.

Он повернулся к Леониду.

— Время покажет, — осторожно сказал он. — Время — великий врач.

Кочетов молча надел заплатанный госпитальный халат и ушел.

«Так, — думал он, шагая по коридору. — Так. Все ясно. Как дважды два…»

Дошел до конца коридора, повернул обратно. В палату идти не хотелось.

«Ну что ж, спасибо за правду, — мысленно сказал он профессору Рыбникову. — Хоть и тяжела она, а все лучше лжи. Значит, инвалид. Инвалид. На всю жизнь…»

Он пытался успокоиться, заставлял себя примириться с этим:

«Тысячам людей сейчас похуже моего… Гораздо хуже…»

Но внутри все кипело, протестовало, возмущалось: «Неужели смириться? Сдаться? Нет, нет!»

«Не так-то просто выбить нас из седла, — яростно повторил он любимое изречение Галузина. — Мы еще поборемся! Поборемся, товарищ Кочетов!»

Он продолжал быстро расхаживать взад-вперед по коридору. В душе постепенно крепла уверенность. Сердце стучало ровнее.

— Ладно! Посмотрим! — гневно шептал он. — Посмотрим!..

Врачи, кажется, не очень-то верят в его окончательное исцеление. Ну что ж, он им докажет! Докажет всем на что способен человек, страстно стремящийся к цели. Время, конечно, великий врач. Но он поторопит время. Ему некогда ждать!

Через несколько минут, направляясь в кабинет лечебной физкультуры, Леонид прошел мимо комнаты, в которой его только что осматривали.

— Держать ложку такой рукой, возможно, сумеет; плавать — нет! — донесся до него резкий голос молодого врача.

— Не торопитесь, коллега! Природа иногда творит чудеса! — задумчиво ответил начальник госпиталя.

«Буду плавать, буду! И ложку держать, и плавать буду! — с какой-то непонятной, яростной уверенностью решил Кочетов. — И не природа, дорогой начальник, а человек творит чудеса!»

В кабинете лечебной физкультуры Леонид снова, уже в который раз, долго и придирчиво осматривал свою бессильно висящую руку. Сморщенной кожей, плоскими, дряблыми, высохшими мускулами она напоминала теперь руку столетнего немощного старца.

«Хватит глядеть, работать надо», — решительно прервал он свой осмотр и стал энергично разминать пальцами левой руки вялый бицепс правой.

Он возился со своей рукой терпеливо и упорно, как любящая мать со своим ребенком. И в самом деле, ему часто казалось, что его больная рука чем-то напоминает младенца. Леонид настойчиво учил руку двигаться. И каждое новое движение, которое становилось доступным его искалеченной руке, доставляло ему такую же глубокую радость, как матери первый шаг или первое слово ее ребенка.