Толкование на святого Матфея Евангелиста

Златоуст Иоанн

2. Видишь ли, какую награду и какие венцы обещает Христос за этот подвиг? Если бы юноша искушал Его, то Он не сказал бы ему этого. А теперь и говорит, и, чтобы привлечь юношу к Себе, обещает ему великую награду, предоставляет все собственной его воле, прикрывая всем этим трудную сторону Своего повеления. Потому-то прежде, нежели говорит о подвигах и труде, предлагает юноше награду: аще хощеши совершен быти, — и потом уже говорит: продаждь имение твое и даждь нищим. Далее — опять награда: имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед Мене, — так как следовать за Иисусом — великая награда. И имети имаши сокровище на небеси. Так как речь была о богатстве, то Спаситель повелевает юноше оставить все, показывая впрочем, что Он не только не отнимает у него богатства, но еще и присовокупляет к нему новое, превышающее то, которое повелевает раздать, — настолько превышающее, насколько небо превышает землю, и даже еще более. Под сокровищем же Он разумеет обильную награду, сокровище единственное, которого никто похитить не может, представляя его юноше сколько возможно по-человечески. Итак, не довольно презирать богатство; а надобно еще напитать нищих, и — главное — последовать за Христом, т. е. делать все то, что ни повелит Он, быть готовым на страдания и даже на смерть. Аще, говорит Он, кто хощет по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой, и последует Ми (Лук. IX, 23). Конечно, заповедь проливать собственную кровь гораздо труднее заповеди оставить свое богатство; однакож и исполнение последней немало способствует исполнению первой. Слышав же юноша ..., отыде скорбя (ст. 22). Вслед за тем, евангелист, желая показать, что он не без причины опечалился, прибавляет: бе бо имея стяжания многа.

Действительно, не столько имеют препятствий на пути ко спасению те, которые владеют немногим, сколько те, которые погружены в бездну богатства, — потому что страсть к богатству тогда бывает сильнее. И я никогда не перестану повторять, что приращение богатства более и более возжигает пламя страсти и делает богачей беднее прежнего: возбуждая в них беспрестанно новые пожелания, заставляет чрез то сознавать всю свою нищету. Смотри вот, какую силу и здесь показала эта страсть. Того, кто с радостью и усердием подошел к Иисусу, так помрачила она и так отяготила, что, когда Христос повелел ему раздать имение свое, он не мог даже дать Ему никакого ответа, но отошел от Него молча, с поникшим лицом и с печалью. Что же Христос? Яко неудобь богатые внидут в царствие небесное (ст. 23). Христос этими словами не богатство порицает, но тех, которые пристрастились к нему. Но если трудно войти в царствие небесное богатому, то что сказать о любостяжателе? Если не давать от своего имения другому есть уже препятствие на пути к царствию, то представь, какой собирает огонь тот, кто захватывает чужое! Но для чего же Христос сказал ученикам Своим, что трудно богачу войти в царствие небесное, когда они были бедны и даже ничего не имели? Для того, чтобы научить их не стыдиться бедности и как бы оправдаться

пред ними в том, почему Он прежде советовал им ничего не иметь. Сказав здесь, что неудобно богатому войти в царствие небесное, далее показывает, что и невозможно, не просто невозможно, но и в высшей степени невозможно, что и объясняет примером верблюда и игольных ушей. Удобнее, говорит, есть велбуду сквозе иглины ушы проити, неже богату в царствие Божие .... А отсюда видно, что немалая и награда ожидает тех, кто при богатстве умеет жить благоразумно. Потому Христос называет такой образ жизни делом Божиим, чтобы показать, что много нужно благодати тому, кто хочет так жить. Когда же ученики смутились, слыша Его слова, Он далее сказал: у человек сие невозможно есть, у Бога же вся возможна (ст. 26). Но отчего смущаются ученики, будучи бедны, и даже слишком бедны? Что их беспокоит? Оттого, что имели слишком сильную любовь ко всему человечеству, и уже принимая на себя должность его учителей, страшились за других, за спасение всех людей. Эта-то мысль очень много и смущала их, так что они великую имели нужду в утешении. Потому Иисус, посмотревши сначала на них, сказал: невозможная у человек возможна суть у Бога (Лук. XVIII, 27). Кротким и тихим взором Он успокоил волнующиеся их мысли, и разрешил недоумение (на это самое указывает и евангелист словами: воззрев), а потом ободряет их и словами, указывая на силу Божию, и таким образом возбуждая в них надежду. А ежели хочешь знать, каким образом и невозможное может быть возможным, то слушай. Не для того ведь сказал Христос: невозможная у человек возможна суть у Бога, чтобы ты ослабевал в духе и удалялся от дела спасения, как невозможного; нет, Он сказал это для того, чтобы ты, сознавая великость предмета, тем скорее принялся за дело спасения и, с помощью Божьею ступив на путь этих прекрасных подвигов, получил жизнь вечную.

3. Итак, каким же образом невозможное сделается возможным? Если ты откажешься от своего имения, раздашь его нищим и оставишь злые вожделения. Что Христос не приписывает дела спасения исключительно одному Богу, а сказал так для того, чтобы показать трудность этого подвига, это видно из следующего. Когда Петр сказал Христу: се, мы оставихом вся и вслед тебе идохом!, и потом спросил Его: что убо будет нам? (ст. 27) — то Христос, определив им награду, присовокупил: и всяк, иже оставит дом, или земли, или братию, или сестры, или отца, или матерь ..., сторицею приимет, и живот вечный наследит! (ст. 29). Так невозможное делается возможным. Но как, скажут, все это привести в исполнение? Как может восстать тот, кем уже овладела ненасытимая страсть к богатству? Если он начнет раздавать имение и разделять свои избытки, — чрез это он мало-помалу будет удаляться от своей страсти, и впоследствии поприще для него облегчится.

Итак, если вдруг всего достигнуть для тебя трудно, то не домогайся получить все в один раз, но постепенно и мало-помалу восходи по этой лестнице, ведущей тебя на небо. Как страждущие горячкою, при умножающейся внутри их острой желчи, если принимают какую-либо пищу и питье, не только не утоляют жажды, но еще сильнее разжигают пламень, так точно и любостяжатели, по мере удовлетворения своей ненасытимой страсти, которая острее самой желчи, еще более воспламеняют ее. Ничто не прекращает этой страсти так легко, как постепенное ослабление желания корысти, подобно тому, как малое употребление пищи и пития уничтожает действие желчи. А это, спросишь ты, как может быть? Не иначе, как если ты будешь представлять, что непрестанно обогащаясь ты никогда не перестанешь жаждать нового богатства и истаевать от желания большего, а не прилепляясь к богатству легко можешь остановить и самую страсть. Итак, не озабочивайся многим, чтобы не погнаться за тем, чего нельзя достигнуть, не заразиться неизлечимою болезнью и от того не сделаться несчастнее всех. Скажи мне, кто более мучится и терзается: тот ли, кто желает дорогих кушаний и напитков и не в состоянии удовлетворить своего желания, или тот, кто не имеет такого желания? Очевидно, тот, который сильно желает и не может получить желаемого. Состояние желающего и не получающего, жаждущего и не утоляющего своей жажды так мучительно, что и Христос, желая дать нам понятие о геенне, изображает ее точно так же, представляя в ней богатого среди пламени; последний, желая капли воды и не получая ее, жестоко мучился. Итак, кто презирает богатство, тот только подавляет в себе страсть к нему; напротив, кто желает обогатиться и умножить свое имение, тот еще более воспламеняет ее, и никогда не в силах подавить. Последний, хотя бы собрал бесчисленное богатство, желает получить еще столько же; хотя бы удалось ему и это получить, и тогда он пожелает иметь еще вдвое более; и таким образом, более и более желая, он впадает в некоторый новый, ужасный и никогда неизлечимый род сумасшествия, которое заставляет его желать, чтобы и горы, и земля, и море, и вообще все претворилось для него в золото. Итак, знай, что не умножением богатства, но истреблением в себе страсти к нему прекращается зло. В самом деле: если бы тебе пришла когда-нибудь глупая страсть летать по воздуху, то как бы ты истребил ее? Устройством ли крыльев и других потребных к тому орудий, или путем рассуждения, что желание это невыполнимо, и что не следует даже и пытаться его исполнить. Очевидно, последним способом. Но летать, скажешь, невозможно. Но еще более невозможно положить предел страсти любостяжания; легче для людей летать, нежели умножением богатства прекратить страсть к нему. Если ты желаешь возможного, то можешь утешаться надеждою, что некогда это получишь; если же невозможного, то ты об одном только должен стараться, т. е. об истреблении такого желания, потому что иным образом нельзя доставить душе спокойствия. Итак, чтобы не напрасно нам беспокоиться, для этого, отвергнув постоянно терзающую нас и никогда не успокаивающуюся любовь к богатству, устремимся к другой, которая и гораздо легче может сделать нас блаженными, и возжелаем небесных сокровищ. Здесь труд не велик, а польза бесчисленная: никогда не может лишиться благ небесных тот, кто всегда бодрствует, трезвится и презирает земные блага, напротив, тот, кто порабощен и совершенно предан этим последним, необходимо лишится первых.

4. Итак, размыслив о всем этом, истреби в себе злую страсть к богатству. Ты не можешь даже сказать и того, что она доставляет блага настоящие, а лишает только будущих; да хотя бы это было и так, и это есть уже крайнее наказание и мучение. На самом деле, однако, нельзя сказать и этого. Страсть к богатству подвергает тебя жестокому наказанию не только в геенне, но еще и прежде ее, в настоящей жизни. Страсть эта разоряла многие домы, воздвигала жестокие войны и заставляла прекращать жизнь насильственною смертию. Да еще и прежде этих бедствий, она помрачает добрые качества души и часто делает человека малодушным, слабым, дерзким, обманщиком, клеветником, хищником, лихоимцем, и вообще имеющим в себе все низкие качества. Но, может быть, ты, смотря на блеск серебра, на множество слуг, на великолепие зданий и на уважение к богатству в собраниях, обольщаешься всем этим? Какое же средство против этой гибельной болезни? Собственное твое размышление о том, как это уязвляет твою душу, как помрачает ее и делает гнусною, безобразною и порочною; собственное твое размышление, с какими бедствиями соединено собирание богатства, с какими трудами и опасностями должно его беречь, вернее же — что его и нельзя уберечь до конца, а если и удастся сохранить от всяких хищений, то приходит смерть и передает твое богатство часто в руки врагов, а тебя самого похищает ничего не имеющего, кроме ран и язв, полученных от богатства, с которыми душа твоя переселяется в тот мир. Итак, если ты увидишь кого-нибудь облеченного блестящею одеждою и окруженного толпой телохранителей, то раскрой его совесть, — и ты найдешь внутри его много паутины и увидишь много нечистоты. Представь Павла и Петра, представь Иоанна и Илию, и в особенности самого Сына Божия, Который не имел, где главу подклонити (Лук. IX, 58). Подражай Ему и его рабам и помышляй о неизреченном богатстве. Если же ты, несколько прозрев, опять помрачишься земными благами, подобно погибающим во время кораблекрушения, то припомни изречение Христа о том, что невозможно богатому войти в царство небесное. Вместе с этим изречением представь и то, что и горы, и земля, и море, словом все, если хочешь, превратились в золото, и ты увидишь, что ничто не может сравниться с тем вредом, который отсюда для тебя проистек бы. Ты укажешь на множество десятин земли, на десять, двадцать или, пожалуй, и более домов, на столько же бань, на тысячу или вдвое больше слуг, на посеребренные и позолоченные колесницы, а я скажу вот что. Если бы каждый из обогащающихся между вами, презрев эту нищету (ведь в сравнении с тем, о чем я намерен говорить, это есть нищета), приобрел весь мир, если бы каждый из них столько же имел у себя рабов, сколько теперь находится людей на земле, море и во всем мире, если бы каждый из них имел в своем владении и землю, и море, все здания, города и народы, и если бы для них из всех источников, вместо воды, текло золото, то и этих богачей я не счел бы стоящими даже трех оболов, — так как они лишаются царствия небесного. Если они, желая тленных благ, мучатся, когда не получают их, то что может утешить их, когда они узнают цену будущих неизреченных благ? Совершенно ничто. Итак, помышляй не о множестве богатства, но о том вреде, которому подвергаются слишком пристрастившиеся к нему; они из-за него теряют небесные блага, и уподобляются тем, которые, лишившись великой чести при царском дворе, остаются с кучей навоза, и даже еще гордятся этим. И подлинно, куча богатства ничем не лучше кучи навоза, даже еще хуже. Навоз годен и для земледелия, и для топления бань, и для других подобных нужд; золото же, закопанное в землю, совершенно бесполезно: да и дай Бог, чтобы оно было только бесполезно. Но оно в душе обладающего им воспламеняет как бы огненную пещь, если не употребляется как должно. Каких зол оно не причиняет? Потому-то светские писатели и называли любостяжание верхом зол, а блаженный Павел гораздо лучше и с большею выразительностью назвал корнем всех зол. Итак, размышляя о всем этом, поревнуем тому, что достойно ревности: не желая величественных зданий или дорогих поместий, поревнуем мужам, имеющим великое дерзновение к Богу, которые приготовили себе сокровище на небесах и наслаждаются им, мужам, которые поистине богаты, так как сделались бедными для Христа; поревнуем им, чтобы получить нам вечные блага, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

БЕСЕДА LXIV

Тогда отвещав Петр, рече Ему: се, мы оставихом вся, и вслед Тебе идохом, что убо будет нам? (Матф. XIX, 27)

1. Что это значит, блаженный Петр: оставихом вся? Уду, сети, корабль, ремесло? Это ли разумеешь ты под словом: вся? Да, отвечает он. Но не честолюбие заставляет меня говорить так. Я хочу этим вопросом обратить людей бедных (ко Господу). Так как Господь сказал: аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое и даждь нищым, и имети имаши сокровище на небеси (Матф. XIX, 21), то, чтобы кто из бедных не спросил: что же, если у меня нет имения, значит я и не могу быть совершенным? — для того Петр предлагает вопрос свой Иисусу, чтобы ты, бедный, знал, что бедность твоя нимало не вредит тебе. Петр спрашивает для того, чтобы не от Петра узнал ты истину, и сомневался (он и сам тогда был еще несовершен и не имел Духа), но чтобы, получив ответ от Учителя Петрова, был твердо уверен в ней. Как поступаем мы, когда, предлагая мнения других, часто усвояем их себе, так поступил и апостол: он вместо всей вселенной предложил Иисусу этот вопрос. Свою участь он знал ясно, как это видно из того, что о нем было прежде сказано. Получивши еще на земле ключи царствия небесного, он тем более мог быть уверен в наследии благ. Но смотри, с какою точностью отвечает он на требования Христовы. Христос требовал от богатого двух вещей: чтобы он отдал имение свое нищим, и чтобы последовал за Ним. Поэтому и апостол указывает на эти же два действия: на оставление имения и последование за Иисусом. Се мы, говорит он, оставихом вся, и вслед тебе идохом. Оставление всего было нужно для последования: последование чрез оставление сделалось удобнее, и за то, что они оставили все, были исполнены надежды и радости. Что же отвечает Христос? Аминь глаголю вам, яко вы, шедшии по Мне, в пакибытие, егда сядет Сын человеческий на престоле славы Своея, сядете и вы на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома Израилевома (ст. 28). Итак что же? И Иуда будет сидеть на престоле? Нет. Как же Христос говорит: вы сядете на двоюнадесяте престолу? Как обещание это исполнится? Внимай, как и каким образом. Бог дал закон, чрез Иеремию пророка возвещенный иудеям, и гласящий: наконец возглаголю на язык и на царство, да искореню и разорю. И аще обратится язык той от лукавств своих, раскаюся и Аз о озлоблениях, яже помыслих сотворити им. И наконец реку на язык и на царство, да возсозижду и насажду я. И аще сотворят лукавая предо Мною, еже не послушати гласа Моего, раскаюся и Аз о благих, яже глаголах сотворити им (Иерем. XVIII, 7, 10). По тому же закону поступаю Я, говорит Он, и с добродетельными. Хотя Я и обещаю воссоздать их, но если они окажутся недостойными этого обещания, то Я не исполню его. Так случилось с человеком первозданным. Трепет и страх ваш, сказал Господь, будет на всех зверех земных (Быт. IX, 2); но этого не исполнилось, так как человек сам себя показал недостойным такой власти. Так точно и Иуда. Но чтобы одни, устрашенные приговором наказания, не предались отчаянию и еще более не ожесточились, а другие, надеясь на обещание благ, не сделались совершенно беспечными, ту и другую болезнь Он врачует вышеупомянутым образом, как бы так говоря: буду ли Я угрожать тебе казнью, не отчаивайся, потому что ты можешь покаяться и уничтожить Мое определение, как сделали ниневитяне; буду ли обещать какое-либо благо, не ослабевай, надеясь на обещание, потому что если ты окажешься недостойным, то Мое обещание не только не принесет тебе никакой пользы, но еще увеличит твое наказание. Я обещаю награду только достойному. Вот почему и тогда, беседуя с учениками Своими, Он не без условия дал обещание; не сказал просто: вы, но присовокупил еще: шедшии по Мне, чтобы и Иуду отвергнуть, и тех, которые после имели обратиться к Нему, привлечь, — эти Его слова относились не к ученикам одним, и не к Иуде, который впоследствии времени сделался недостойным Его обещания. Итак, ученикам Господь обещал дать награду в будущей жизни, говоря: сядете на двоюнадесяте престолу (потому что они уже находились на высшей степени совершенства, и никаких земных благ не искали); а другим обещает и настоящие блага: и всяк, говорит, иже оставит ... братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, или дом имене

Моего ради, сторицею приимет в настоящем веке, и живот вечный наследит. Чтобы некоторые, слыша слово: вы, не подумали, что сподобиться в будущей жизни величайших и первых почестей предоставлено одним ученикам, Он продолжил речь и распространил Свое обещание на всю землю, и обещая настоящие блага, уверяет в будущих. Господь и с учениками, вначале, когда они еще были несовершенны, начал беседу Свою представлением настоящих благ. Когда именно Он призывал их к Себе, от моря, и отвлекал от их ремесла, и повелевал оставить корабль, Он упоминал не о небесах, не о престолах, но о настоящих вещах, говоря: сотворю вы ловцы человеком (Матф. IV, 19). Но когда возвел их на высшую степень совершенства, тогда говорит уже и о небесных благах.

2. Но что значат слова: судяще обеманадесяте коленома Израилевома? То, что они осудят их; апостолы не будут сидеть, как судии; но в каком смысле сказал Господь о царице Южской, что она осудит род тот, и о ниневитянах, что они осудят их, в том же говорит и о апостолах. Потому и не сказал: судяще языком и вселенней, но: коленома Израилевома. Иудеи были воспитаны в тех же самых законах, и по тем же обычаям, и вели такой же образ жизни, как и апостолы. Поэтому, когда они в свое оправдание скажут, что мы не могли уверовать во Хриса потому, что закон воспрещал нам принимать заповеди Его, то Господь, указав им на апостолов, имевших один с ними закон и однако же уверовавших, всех их осудит, как о том и раньше сказал: сего ради тии будут вам судии (Матф. XII, 27). Что же, скажешь ты, великого в Его обещаниях, если апостолы будут иметь то же, что имеют ниневитяне и царица Южская? Но Он еще прежде обещал им много других наград и после обещает. Не в этом одном только их награда. Впрочем и в этом обещании заключается нечто большее пред тем, что сказано о ниневитянах и царице Южской. О последних Господь сказал просто: мужие Ниневитстии востанут и осудят род сей, и царица Южская осудит (Матф. XII, 41, 42). А о апостолах не говорит так просто. Но как говорит? Егда сядет Сын человеческий на престоле славы Своея, тогда и вы сядете на двоюнадесяте престолу, — показывая этим, что и они вместе с Ним будут царствовать и участвовать в той славе. Аще терпим, говорит апостол, с Ним и воцаримся (2 Тим. II, 12). Престолы не означают седалища (так как Он один есть седящий и судящий), но ими означается неизреченная слава и честь. Итак, апостолам обещал Господь эту награду, а всем прочим — живот вечный и сторичную мзду здесь. Но если все прочие, то тем более апостолы должны получить возмездие и там, и в здешнем веке. Так и сбылось. Оставив уду и сети, они имели во власти своей имущества всех людей, их домы, поля и даже самые тела верующих; многие готовы были даже умереть за них, как свидетельствует о том Павел, говоря: аще бы было мощно, очеса бы ваши извертевше, дали бысте ми (Галат. IV, 15). Далее, словами: всяк, иже оставит жену, Господь не внушает того, чтобы без причины были расторгаемы браки; но как говоря о душе, что погубивый душу свою Мене ради обрящет ю (Матф. X, 39), говорил это не для того, чтобы мы убивали самих себя и тотчас разлучали душу с телом, но для того, чтобы предпочитали всему благочестие, — так и здесь того же требует Он, повелевая оставить жену и братьев. Мне кажется также, что Он говорит здесь еще и о гонениях. В то время многие отцы детей своих и жены мужей своих привлекали к нечестию. Итак, когда они от вас требуют этого, говорит Господь, оставьте и жену, и отца, о чем и Павел говорит: аще ли неверный отлучается, да разлучится (1 Кор. VII, 15). Возвысив таким образом апостолов и утвердив их в надежде награды, определенной и им самим и всей вселенной, Господь присоединил: мнози же будут перви последнии, и последни первии (Матф. XIX, 30). Слов этих нельзя ограничивать некоторыми только лицами. Они относятся ко многим и другим; впрочем в них говорится и о верующих, и о непокорных фарисеях, как и прежде о них же говорил Господь, что мнози от восток и запад приидут, и возлягут с Авраамом и Исааком и Иаковом, сынове же царствия изгнани будут вон (Матф. VIII, 11, 12). Потом Господь предлагает и притчу, чтобы побудить к большей ревности тех, которые обратились к Нему после других. Подобно есть, говорит Он, царствие небесное человеку домовиту, иже изыде купно утро наяти делатели в виноград свой. И совещав с делатели по пенязю на день, посла их в виноград свой. И ... в третий час виде ины стояща ... праздны, и тем рече: идите и вы в виноград мой, и еже будет правда, дам вам. И в шестый и девятый час сотвори такожде. Во единыйженадесять час виде другия стояща праздны, и глагола им: что зде стоите весь день праздны? Они же глаголаша ему: никтоже нас наят. Глагола им: идите и вы в виноград мой, и еже будет праведно, приимете. Вечеру же бывшу, глагола господин винограда к приставнику своему: призови делатели и даждь им мзду, начен от последних до первых. И пришедше иже в единонадесятый час, прияша по пенязю. И перви мняху больше прияти; и прияша и тии по пенязю! приемше же роптаху на господина, глаголюще, яко сии последнии един час сотвориша, и равных нам сотворил их еси, понесшым тяготу дне и вар. Он же отвещав рече единому их: друже, не обижу тебе! не по пенязю ли совещал еси со мною? Возми твое и иди! хощу же и сему последнему дати, якоже и тебе! Или несть ми лет сотворити, еже хощу, во своих ми? Аще око твое лукаво есть, яко аз благ есмь? Тако будут последнии перви, и первии последни: мнози бо суть звани, мало же избранных (Матф. XX, 1-16).

3. Что значит эта притча? Сказанное в начале не согласно с тем, что говорится в конце ее, но открывает совершенно противное. В ней Господь показывает, что все люди получают равные награды; а не говорит того, что одни изгоняются, а другие вводятся. Но прежде этой притчи и после нее Он говорил противное: будут первии последни и последнии перви, то есть, последние будут выше и самых первых, которые уже не будут первыми, но сделаются последними. А что таков действительно смысл этого изречения, это видно из присоединенных к нему слов: мнози бо суть звани, мало же избранных, — которыми Господь вместе и первых укоряет, и последних утешает и ободряет. Но притча не то говорит, в ней говорится только, что последние равны будут мужам уже испытанным и много трудившимся. Равных бо нам, говорится в ней, их сотворил еси, понесшим тяготу дне и вар. Итак, что же значит эта притча? Нужно прежде объяснить ее, и тогда мы разрешим указанное противоречие. Виноградом называются в ней повеления и заповеди Божии, временем делания — настоящая жизнь, а делателями — те, которые различным образом призываются к исполнению заповедей Божиих; утро же, третий, шестой, девятый и одиннадцатый час — означают различные возрасты пришедших и получивших одобрение за труды свои. Но главное дело состоит в том: те первые, которые столько прославились и угодили Богу и весь день с особенною ревностью провели в трудах, не заражены ли сильнейшею страстью злобы, завистью и недоброжелательством? Видя, что и пришедшие после них получили такую же награду, они говорили: сии последнии един час сотвориша, и равны их нам сотворил еси, понесшим тяготу дне и вар. Так они, не потерпев никакого убытка и получив сполна свою награду, досадовали и негодовали на то, что другие пользуются благами, — а это происходило от зависти и недоброжелательства. Но что всего важнее, сам Домовладыка, защищая тех и оправдывая свой поступок пред человеком, говорившим ему, обвиняет его в злобе и крайней зависти, говоря: не по пенязю ли совещал еси со Мною? Возми твое и иди; хощу же последнему дати якоже и тебе. Аще око твое лукаво есть, яко аз благ есмь? Итак, чему научают нас такие притчи? Не в этой только, но и в других притчах то же можно видеть. Так, например, и добрый сын впал в такую же душевную болезнь, когда увидел, что блудный брат его удостоился великой чести, и даже большей, нежели он. Как последним делателям винограда большая честь была оказана тем, что они первые получили награду, так и блудному сыну обилием даров сделано было предпочтение, о чем свидетельствует сам добрый сын. Что же следует сказать? То, что в царстве небесном нет ни одного человека, который бы производил такие споры и жалобы, и быть не может, потому что там нет места ни зависти, ни недоброжелательству. Если святые и в настоящей жизни полагают души свои за грешников, то, видя их там наслаждающихся уготованными благами, они тем более радуются, и почитают это собственным блаженством. Итак, для чего Господь в таком образе предложил слово Свое? Это притча; а в притчах не нужно изъяснять все по буквальному смыслу, но узнавши цель, для которой она сказана, обращать это в свою пользу, и более ничего не испытывать. Дли чего же так изображена эта притча, и какая цель ее? Та, чтобы соделать ревностнейшими людей, которые в глубокой старости переменяют образ жизни и становятся лучшими, и чтобы освободить их от того мнения, будто они ниже других (в царстве небесном). Потому-то Господь и представляет, что другие с огорчением смотрят на их блага, не для того, чтобы показать, будто они истаевают от зависти и терзаются, — нет, — но чтобы уверить, что и поздно обратившиеся удостоятся такой чести, которая может породить в других зависть. Так часто делаем и мы сами, говоря: он меня обвиняет за то, что я тебя удостоил такой чести, — и говорим так не потому, чтобы в самом деле кто-либо обвинял нас, или чтобы нам хотелось оклеветать кого, но чтобы показать этим величие дара, коего другой удостоился. Но почему Он не всех вдруг нанял? Насколько мог, всех, а что не все вдруг Его послушались, это зависело от воли званных. Поэтому Он одних утром, других в третьем, иных в шестом, иных в девятом часу призывает, а некоторых даже в одиннадцатом, смотря по тому, когда кто готов был повиноваться Ему. Это объясняет и Павел, говоря: егда же благоволи избравый мя от чрева матери моея (Гал. I, 15). Но когда благоволил? Тогда, когда он готов был повиноваться. Сам Бог хотел этого от начала; но так как Павел не послушал бы Его, то Он тогда благоволил призвать его, когда последний и сам готов был покориться Ему. Так призвал Он и разбойника. Мог и прежде призвать его; но тогда он не послушал бы Его. Если Павел не послушал бы Его сначала, то тем более разбойник. Что же касается до слов делателей: никтоже нас наят, то уже я сказал общую мысль, что не на все в притчах должно обращать внимание. А здесь это не нужно и потому, что говорящим представляется не сам Домовладыка, но трудившиеся. Он же не обличает их для того, чтобы не привести их в сомнение, но привлечь к Себе. А что Он звал всех, кого мог, в первом часу, это видно и из самой притчи, где сказано, что Он с утра вышел нанять.

4. Итак из всего видно, что притча эта сказана как для тех, которые в первом возрасте жизни своей, так и для тех, которые в старости и позже начали жить добродетельно: для первых, чтобы они не возносились и не упрекали тех, кто пришел в одиннадцатый час; для последних, чтобы они познали, что и в короткое время можно все приобресть. Так как раньше Господь говорил о великой ревности, об оставлении имений и о пренебрежении всего находящегося на земле, а для этого потребно великое мужество и юношеская ревность, то чтобы возжечь в слушателях пламень любви и волю соделать твердою, Он показывает, что и после пришедшие могут получить награду за целый день. Этого впрочем Он не говорит, чтобы они опять не возгордились; но показывает, что все зависит от Его человеколюбия, по которому и они не будут отвергнуты, но будут удостоены вместе с другими неизреченных благ. И это-то составляет главную цель настоящей притчи. Если далее Он присовокупляет: так будут последнии перви, и первии последни, мнози бо суть звани, мало же избранных, — то не удивляйся этому. Это Он высказывает не как заключение, выведенное из притчи, а утверждает лишь то, что как сбылось одно, так сбудется и другое. Здесь первые не сделались последними, но все получили одну награду, сверх всякой надежды и ожидания. Но как здесь, сверх чаяния и надежды, сбылось то, что последние сравнялись с первыми, так сбудется и еще большее и удивительнейшее, т. е., что последние окажутся впереди первых, а первые останутся за ними. Итак, одно выражает притча, другое — послесловие. Кажется мне, что Он указывает здесь на иудеев и на тех из верных, которые, просияв сначала добродетелью, после ней вознерадели и опять обратились к пороку; равно как и на тех, которые, удалившись от беззакония, многих превзошли добродетелями. И действительно, мы видим, что такие перемены случаются и в вере, и в образе жизни.

Потому умоляю вас, будем прилагать великое старание о том, чтобы нам пребывать и в правой вере и вести жизнь добродетельную. Ежели мы с верою не соединим достойной жизни, то подвергнемся жесточайшему наказанию. Это подтвердил блаженный Павел опытом древних времен, когда он, говоря о израильтянах, что вси тожде брашно духовное ядоша, и вси тожде пиво духовное пиша (1 Кор. X, 4), присоединяет далее, что они не спаслись: поражени бо быша в пустыни (5). И сам Христос в евангелии подтвердил то же, когда сказал, что некоторые люди, изгонявшие бесов и пророчествовавшие, осуждены будут на казнь. Да и все притчи Его, как-то: притча о девах, о неводе, о тернии, о древе, не приносящем плода, требуют, чтобы мы были добродетельны на деле. О догматах Господь редко рассуждает (так как верить им не трудно), но о жизни добродетельной — очень часто, или лучше сказать, всегда, так как на поприще ее предстоит всегдашняя брань, а потому и труд. И что я говорю о совершенном пренебрежении добродетели? Даже нерадение о малейшей части ее подвергает великим бедствиям. Так небрежение о подаянии милостыни ввергает небрегущего о том в геенну, хотя это не вся добродетель, а только часть ее. И однако девы за то, что не имели этой добродетели, были наказаны, и богач за то же страдал в пламени, и все те, которые не напитали алчущего, осуждаются с дьяволом. Равным образом и не укорять других есть малейшая часть добродетели, — однако же кто ее не исполняет, тот изгнан будет из царствия. Рекий бо брату своему, говорит Писание, уроде, повинен есть геенне огненней (Матф. V, 22). И целомудрие, опять, есть часть добродетели; но без нее никто не увидит Господа: Писание говорит: мир имейте и святыню со всеми, их же кроме никто же узрит Господа (Евр. XII, 14). Смиренномудрие есть также часть добродетели; но если бы кто другие добродетели исполнил, а этой не соблюл, тот не чист пред Богом. Это показывает пример фарисея, который был украшен многими добродетелями, но гордостью погубил все. Я еще гораздо более скажу: не только пренебрежение одной какой-либо добродетели заключает для нас небо; но хотя бы мы и исполнили ее, но не с должным тщанием и ревностью, и это производит такие же следствия. Аще не избудет правда ваша, говорит Христос, паче книжник и фарисей, не внидете в царствие небесное (Матф. V, 20). Потому если ты и милостыню подаешь, но не более той, какую они подавали, то не внидешь в царствие. Как же великую милостыню, спросит кто-либо, они подавали? Я и сам хочу говорить теперь об этом для того, чтобы не дающих милостыни побудить к подаянию ее, а дающих предохранить от высокомерия и заставить подавать еще более. Итак, что фарисеи давали? Они давали десятину от всего имущества, и еще другую десятину, и сверх того еще третью, так что отдавали почти третью часть своего имения, — ведь три десятины и составляют почти третью часть всего имения. Сверх того они приносили еще начатки первородных животных, и много других жертв, каковы, например, жертвы о грехе, о очищении, — жертвы, совершаемые при праздниках, во время юбилея, при оставлении долгов, при отпущении рабов и при займах без роста. Если же дающий третью часть имений своих, или лучше — половину (эти приношения, взятые вместе с десятинами, и составляют половину), если, говорю, дающий половину не делает ничего великого, то чего будет достоин тот, кто не подает и десятины? Справедливо поэтому сказал Господь, что не многие спасутся.