Толмач
Шрифт:
– В начале 99-го года в Чечне активных действий еще не было. Откуда взялись эти раненые?
Мирзада отозвалась:
– Мала-мала вэзде вайна был. Зачистка. Руски рэйды дэлал.
– Брали вы деньги за постой раненых?
– Я нэ знай, муж знаэт. Мнэ кто сказал, откуда знай?
– Ладно, спросите тогда ее: после первого эпизода, в 99-м году, она еще принимала у себя раненых?.. Это-то она знать должна!
– Нэ принимал, – ответила Мирзада.
– А какой был состав раненых? – не унимался Шнайдер. – Кто они были? Ну, русские, чеченцы, узбеки?
– Кавказки был, чорны. Руски
– Кстати, а где ваш паспорт?
Мирзада удивилась:
– Гдэ? Откуда знай?.. – Она покачала младенца и спокойно объяснила: – Муж грузовика сказал, куда эхат. Грузовика привэзла, я глаз открывал – уже Гэрмания. Вай, откуда знай, гдэ паспорт?.. Муж знаэт.
– Хорошо, хорошо, – отмахнулся Шнайдер. – Ваш муж все на свете знает, я понял, а вы ничего не знаете.
Братья тем временем подобрались к штепселям и розеткам. Я предупредил об этом Шнайдера, он попытался их остановить, но они подняли шум, обошли его и начали с воодушевлением выдергивать шнуры. И тогда Шнайдер подхватил старшего Альбаганчи и посадил себе на колени:
– А вы второго возьмите. Как-нибудь закончим.
Мирзада тихо спросила меня, соединят ли ее с мужем, когда тот приедет. Я перевел вопрос Шнайдеру. Придерживая правой рукой на колене малыша, левой он молодцевато потер свой бобрик:
– Муж, наверно, тоже тут, с вами вместе приехал, где-нибудь сейчас под окнами стоит… Я ни за что не поверю, чтобы какой-нибудь нормальный человек отправил бы беременную жену с тремя детьми в грузовике в неизвестном направлении. Да еще мусульманин!.. Быть такого не может!..
Тут Альбаганчи выхватил у него из кармана удостоверение и швырнул его на пол, а Бальбаганчи с моих колен дернулся вперед и опрокинул стакан с водой на младенца, которого Мирзада, устав держать на руках, положила на стол. Младенец заплакал.
– Давайте в темпе! – сказал скороговоркой Шнайдер. – Были у вас когда-нибудь какие-нибудь проблемы с полицией или другими органами безопасности? Не у мужа, а у вас лично?
– Нэ знай, муж знаэт. Он охрана жэлэзны дорога работала.
– В охране железной дороги, вот оно что!.. Значит, он государственный служащий?
– Да, служба ходил. Иногда нэдэли дома не была.
– А может, он просто деньги растратил – и потому в тюрьме сидит, – прищурился Шнайдер. – А?.. Ладно. Неважно. Чего вы лично опасаетесь в случае возврата на родину?
– Нэ знай, муж знаэт. Как муж говорит – нада дэлат.
– Хотите что-нибудь еще сказать?
– Муж скажэт, когда здес будит. Я что знай?.. Ранэны кормил, бинт-пэрэвязка делал, дэти смотрел, дом убирал, кушат готовил, работа ходил. Э, все дэлал… Устал…
Тут Альбаганчи схватил со стола очки Шнайдера и швырнул их в монитор. Одно стекло вылетело из оправы, но не разбилось. Шнайдер с кротким ворчанием ссадил мальчика с колен. Тот кинулся ко мне и начал стаскивать брата с моего колена. Под возню и плач Шнайдер выкрикнул:
– На этом закончим! – выключил диктофон и начал прилаживать стекло в оправу.
Мирзада еще раз поинтересовалась, будут ли они жить вместе, когда приедет муж? И сколько ей полагается социала за троих детей? И возьмут ли их тут в детский сад, а то она совсем измучилась
На это Шнайдер рассеянно ответил:
– С мужем жить лучше у себя дома, а не в лагере… Спросите ее, не хочет ли она что-нибудь добавить, сообщить?
Мирзада подумала.
– Я нэ знай, муж знаэт. Вай, Бальбаганчи! – крикнула она, увидев, что дети сообща выволакивают с нижней полки папки с делами.
– Все! Все! – засуетился Шнайдер. – Берите игрушки! Идите! Все!
И мы пошли вниз, в приемную. По дороге дети теряли то остатки зайца, то ручки, то шоколадные обертки. Приходилось останавливаться, ждать и подбирать. А Мирзада шла позади всех. И глаза у нее были такие же спокойные, как в приемной, когда я впервые увидел эту беременную женщину и прошел с ней вместе кусок жизни по дороге времени. Мудрые глаза бывсовчела, измученного жизнью и судьбой.
Невезучий куровод
Дорогой мой друг, никаких отрадных новостей, только всякая пакость: телевизору капут пришел, а на меня миозит проклятый напал – сыра уж очень ныра. А что делать?.. Одеялом укроюсь и сижу. Или сплю, как хомячок, целыми днями. У других одна сонная артерия, а у меня – все сонные. Сон вообще на человека хорошо действует. Лучше иногда вообще не просыпаться и жить в лунном дне, который бывает куда интереснее солнечного. Впрочем, все эти напасти – звенья одной цепи. Расскажу по порядку.
Недавно затеял я уборку – от костей не продохнуть было, уже дух пошел, как от старца Зосимы. Эти кости три месяца у меня в подвале в углу кучей лежат. Ты не думай, что я тут людоедом сделался, – нет, я кости вывариваю в спецрастворе, сушу, покрываю лаком, полирую, а потом в дело пускаю. Вот недавно от местного тубдиспансера заказ пришел – в фойе на стену горельеф из костей сделать.
Сделать нетрудно – сбей плоский ящик, битум растопи, в ящик влей, а потом в расплавленную смолу кости в виде пляшущего скелета всади, следом в морозилку сунь – и все: смола застынет навечно. Да все лень было возиться. Куриные кости три месяца исправно собирал («для собачки» – и в салфетку). Даже на бойню не поленился съездить, свиных и говяжьих ножек набрал, вареное мясо знакомому обдахлозу [40] Фрицу отдал, а кости обработал и в углу сложил. Что делать, если муза в мою ныру редко заглядывает, по другим подпольям шастает?..
40
От Obdachloser (нем.) – бездомный, бесприютный бродяга.
И начали в костях, несмотря на лак и полировку, жучки сновать. Думаю, надо выбросить – за червивый объект шум большой будет, в суд подадут и деньги отнимут. Выбросить нетрудно, а с заказом что делать?.. Тогда, думаю, надо кости перебрать. Или собакам дать, хотя тут бездомных собак нету, а домашние собачки лучше многих наших знакомых питаются и вряд ли на кости с лаком позарятся. Собаки тоже свой интерес понимают и от хозяев помаленьку эгоизму учатся – умнеют. Были собаками – станут скотами, эволюция называется.