Толмач
Шрифт:
Вот легкие шажки. Ацуби появилась с недостающим делом. Передав мне папку, она пошла открывать музгостиную. Мы потянулись за ней и, как три истукана, глазели на ее худые ключицы и вихры на затылке. Она была значительно выше д-ра Шу, и он с уважением поглядывал на эту белую молодую женщину – нежное создание, не в пример кобыльим негритянкам или жестким тайкам. «Белые женщины по деревьям не лазают и рис в грязи не собирают. Эти богини живут, чтобы радовать белых людей», – наверняка думал д-р Шу, печально почесывая одновременно плешь и брюшко.
Ацуби неумело налаживала станок, неуклюже мазала на него краску. Д-р Шу услужливо помогал ей включать поляроид и
– Шпаргалка? – понял я.
Она мило улыбнулась:
– Да, чтоб ничего не забыть.
– В первый раз все трудно делать, – сказал я, вспоминая, как сам тут сидел в первый раз и фрау Грюн учила меня, что надо делать. – Есть даже пословица: мужу изменить трудно только в первый раз, а потом – пошло-поехало!.. Вы тоже так считаете?..
– Я не знаю, у меня мужа еще не было, – ответила она, а д-р Шу сказал:
– Если вы что-нибудь забудете, то мы напомним!
– Спасибо, – пролепетала Ацуби. – Можете вести беженцев!
– Кого первого? – спросил д-р Шу, поглаживая розовую плешь, выжженную изучением иероглифов.
– Давайте с русской дамы начнем, – сказала Ацуби. – Я видела, как она на такси приехала. В приемной сидит, вся красная. Ей, по-моему, плохо. Вы ее сразу узнаете – она такая грузная, полная, в черном бархатном платье…
– В бархатном? – удивился я.
Ацуби пожала плечиками:
– Мало ли что. Вот ее папка.
фамилия: Добрынина
имя: Вера
год рождения: 1939
место рождения: г. Ленинград, Россия
национальность: русская
язык/и: русский
вероисповедание: православие
Заглянув в приемную, я сразу узнал ее – это была одна из тех полных крашеных дебело-добрых женщин (похожих на жен наших генсеков), которые могут быть кем угодно – официантками, продавщицами пива, министрами, врачами, кассиршами, бухгалтерами, приемщицами ателье быта, сторожихами и бандершами. Не первой свежести, но и не последней. Ярко-желтые волосы окрашены ядовитой перекисью. Черное бархатное платье пятьдесят восьмого размера, с блестками и звездочками. Руки в кольцах с яркими камнями. Необъятная грудь. Мощный ствол спины, переходящий в необозримый зад.
– Доброе утро, я ваш переводчик! Как вас по отчеству?
– Вера Денисовна. Ой, хорошо, что вы пришли, слава богу!.. – заколыхалась она, пытаясь встать и смахивая слезы (два курда почтительно помогли ей подняться). – А то я уже сколько дней ни с кем слова сказать не могу!.. Безобразие!.. Всюду унижения, обыски, допросы!.. Со мной, заслуженным врачом, завотделением, профессором, обращаются как с воровкой, как с преступницей!.. – Она возмущенно вытащила из кожаной сумки веер и пару раз обмахнулась. Курды уставились на веер в изумлении. – Все!.. Ничего не хочу!.. Пусть отсылают домой! Хватит, нахлебалась! Достаточно! Для порядочного человека это невыносимо!.. Я уважаемый человек, доклады на конференциях делаю, меня лично академик Сломайносов знает, а они меня третируют, как мошенницу!.. Позор небывалый!.. С полицией в наручниках депортируют!.. – У нее
– Успокойтесь, прошу вас! Откуда вас депортировали? – забеспокоился я и жестом попросил воду у Бирбауха, который глазел на нас из-за решеток своего закутка, как бабуин из клетки. Один китаец побежал за водой.
– Из Бельгии. Там мой сын с семьей в лагере сидит. Я к детям приехала – и вот!.. – Крупнокалиберные слезы пошли обильнее, размазалась краска. Она приняла стакан, отпила пару глотков.
– Вера Денисовна, пойдемте, не надо тут стоять. Вот туалетная комната. Я тут подожду. А потом решим ваши вопросы.
– Спасибо вам большое, я забылась, извините, – прошептала она, утираясь платком, и тяжело, переваливаясь, заковыляла к туалету (из-за тучности ей было явно трудно ходить).
Когда она появилась снова, я предупредил ее:
– Учтите, тут тоже будут снимать отпечатки пальцев. Такое правило. Не реагируйте так нервно на все это. Эту рутину чиновники исполняют, как и всякое поручение. Не вкладывая в это тот смысл, который вкладываем мы, бывшие советские люди: раз отпечатки – значит, сразу в тюрьму!..
Она улыбнулась:
– Да-да, вы правы. Я уже смирилась. Ничего, надо до конца испить всю чашу. Но знаете, за эти несколько дней, что я тут, я стала уважать немцев – они обходятся со мной с уважением, с терпением. Конечно, лагерь – это не отель на берегу моря: грязь, дурные запахи, один душ на весь этаж. Но нет такой злобности, агрессии, как у бельгийцев! Те прямо как с убийцей какой-то обращались!.. Как узнали, что у меня виза на Германию, – сразу вон из страны вышвырнули, даже не успела вещи собрать: руки в наручники – и в машину! На всех постах обыскивали, смеялись, паспорт отобрали… Ужас, кошмар, не могу вам этого описать!.. В Кельн привезли. Завели на жуткий корабль-тюрьму, стоит посреди бухты, а людей в двухместных каютах по шесть человек набито. Я была там сутки, чуть с ума не сошла – чеченка с детьми и я. Да я одна полкаюты занимаю!.. Хорошо еще, что чеченка вежливой оказалась, а дети – воспитанными…
– Прошу вас! – уступил я ей дорогу, когда мы подошли к музгостиной.
– Благодарю вас. – Она спрятала веер и переступила порог, увидела станок для отпечатков, зловещий поляроид, страшный компьютер, резиновые убийцевские перчатки на руках у Ацуби, и по ее полным екатерининским щекам потекли новые слезы: – Опять, опять унижения!.. Сколько можно!
– Это простая формальность.
– Но я не хочу! Я вообще хочу отказаться от всего. Пусть посылают домой. Я этого не выдержу. Да и шансов мизерно мало… Надо смотреть реальности в глаза. Лучше уж с нашими тиунами дело иметь, чем с этими…
– В чем дело? – спросила Ацуби.
Я объяснил (вспоминая по ходу, кто такие эти «тиуны», но так и не вспомнив). Она взглянула в папку и сказала, что как раз отпечатков снимать и не надо – в Кельне уже снимали. А насчет отказа надо сообщить Тилле, он решит, что делать дальше:
– Идите к нему. У него были люди из мусорного ведомства, но, наверное, уже ушли…
– Из какого мусорного ведомства? – не понял я. – Из полиции?
– Почему из полиции? – в свою очередь удивилась она (живые глаза заиграли). – Те, кто наш мусор вывозит. В том числе и бумажный – старые папки, дела, факсы. А это же секретные материалы, спецмусор, его особым способом утилизировать надо, а это дополнительных денег стоит. Вот и спор – кто платить должен: лагерь или министерство! – (Было видно, что ей приятно нам все это объяснять.)