Толстой и Достоевский. Братья по совести
Шрифт:
[Чертков стал одним из инициаторов подготовки к печати жития и поучений старца Зосимы из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». В письме он сообщал Толстому: ]
«Кстати — радостное сообщение — Достоевская согласилась на издание нами отрывка из Братьев Карамазовых о Зосиме с желаемым нам выпуском. Я этого не ожидал и рад с нескольких сторон, а, главное, рад, что такая чудная вещь дойдет до наших читателей» (85, 404).
«…Цельных людей в последнее время встречал мало, но разбросанного света среди тьмы, теплящихся искор поразительно много в сравнении с тем, что было хоть три года тому назад. Здесь, например, новый профессор философии, Грот [132] ,
131
Файнерман Исаак Борисович (псевдоним Тенеромо) — публицист, автор ряда скандальных книг о Толстом, сначала перешел из иудейской веры в православную, потом стал толстовцем, а затем кардинально изменил свои взгляды. К его воспоминаниям о Толстом надо относиться с осторожностью. Порой приписывал Толстому произведения, которых тот не писал. Автор сценария запрещенного в дореволюционной России фильма «Уход великого старца» (1912).
132
Грот Николай Яковлевич — русский философ, психолог, председатель Московского психологического общества, основатель и редактор журнала «Вопросы философии и психологии», в котором Л. Н. Толстой неоднократно печатался.
133
Рассказ неизвестен.
134
Легенда Л. Н. Толстого «Крестник».
135
Подготовленная в издательстве «Посредник» с разрешения вдовы писателя Анны Григорьевны Достоевской глава «Старец Зосима» (из романа «Братья Карамазовы»).
136
Жена Файнермана, Эсфирь, требовала от мужа развода, будучи несогласной с его толстовскими взглядами.
«Здравствуйте, милые друзья! (курсив Л. Н. Толстого. — В. Р.)
[…] Если уже говорить о воздействии на других, о чем я не должен думать и стараюсь не думать, то я всегда об одном бессознательно стараюсь, чтобы направить зрение людей на вечное одно солнце, а самому отскочить; и видеть, что меня считают за солнце, не из скромности (тут не может быть и речи об этом), а из стыда и жалости и омерзения к себе, всегда при этом испытываю мучительное чувство. […]
Посылаю вам письмо Тищенко (Федор Федорович — крестьянский писатель, состоял в переписке и встречался с Толстым. — В. Р.). Это очень тонкий, чувствительный и даровитый человек. Он мне напоминает своим душевным складом Достоевского; и у него падучая. […]» (86, 53–54).
Л. Н. Толстой и А. Ф. Кони. 1904
«Вспоминая общее впечатление от того, что говорил в 1887 году Лев Николаевич, я могу восстановить в памяти некоторые его мысли по тем заметкам, которые сохранились в моем дневнике… Мне хочется привести кое-что из этого в том именно виде, в котором оно первоначально выливалось из уст Льва Николаевича.
— В каждом литературном произведении, — говорил он, — надо отличать три элемента. Самый главный — это содержание, затем любовь автора к своему предмету и, наконец, техника. Только гармония содержания и любви дает полноту произведению, и тогда обыкновенно третий элемент — техника — достигает известного совершенства сам собою. У Тургенева, в сущности, немного содержания в произведениях, но большая любовь к своему предмету и великолепная техника. Наоборот, у Достоевского огромное содержание, но никакой техники; а у Некрасова есть содержание и техника, но нет элемента действительной любви» (ТВ С. Т. I. С. 397–398).
«…О многом, многом хочется и нужно писать вам — теперь хоть самое главное. Посылаю назад рукопись Марка Аврелия. Хорошо. Нужно хорошее биографическое вступление. Некоторые — я вычеркнул, некоторые очертил карандашом — считаю лучше выкинуть. Чем короче, тем сильнее. Еще посылаю рукопись Семенова Солдатка (повесть С. Т. Семенова. — В. Р.). Он много прибавил и вышло цинично. Надо как-нибудь это исправить. Ум хорошо, два лучше. Вы прочтите и подумайте. — О Китае из Simon (Русский перевод: Г. Симон. Срединное царство. СПб., 1884. — В. Р.) готова очень хорошая статья, я вчера ее передал назад Гацуку (по-видимому племяннику издателя. — В. Р.), чтобы упростить слог. Орлов написал о Паскале и 2-й раз исправляет. Я думаю, будет недурно. Был здесь француз Pages (Эмиль Паже — переводчик трактата Л. Н. Толстого «Так что же нам делать?». — В. Р.) и еще чех Масарик (автор ряда работ по вопросам философии
137
В Государственном музее Л. Н. Толстого имеется рукопись Н. Л. Озмидова «Четвероевангелие. Пересказано по смыслу перевода Л. Толстого с греческого языка Н. Л. Озмидовым»; в рукописи 235 страниц. — В. Р.
Вера и Маша Кузминские. 1883
«Девочки ваши, милые друзья Саша и Таня, очень милы — обе, каждая в своем роде, и живут прекрасно, не праздно. Вера переписывает усердно библиотеку, а Маша пишет, шьет, читает, и нынче с ней мы учили, bitte, Машиных учениц и учеников (крестьянских детей из школы, организованной М. Л. Толстой. — В. Р.) и оба, кажется, разохотились — так милы эти дети. По вечерам — чтение вслух, то был Достоевский, то Merimee (Проспер Мериме. — В. Р.), то Руссо, то Пушкин даже (Цыгане), то Лермонтов, и предстоит многое — одно естественно вызывает другое…» (64, 185–186).
138
Кузминская Татьяна Андреевна — сестра жены Л. Н. Толстого; Кузминский Александр Михайлович — ее муж.
«Лев Николаевич очень жалеет, что Герцен недоступен нашей публике и в особенности молодежи: чтение его может только отрезвить и отвратить от революционной деятельности.
— Французам, англичанам или немцам, литературы которых обладают большим числом великих писателей, чем наша литература, легче перенести утрату одного из них. Но у нас кого читать, много ли у нас великих писателей? — говорил Толстой. — Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Герцен, Достоевский, ну… я (без ложной скромности), некоторые прибавляют Тургенева и Гончарова. Ну вот и все. И вот один из них выкинут, не существует для публики — невознаградимая утрата!
Лев Николаевич видел Герцена в Лондоне, и тот произвел на него сильное впечатление. Но политика тогда не занимала его, он увлекался другим.
— На мне были тогда надеты шоры, — говорил Толстой, — и я видел только то, чем увлекался тогда» (ТВ С. Т. I. С. 318).
139
Сын известного математика и ботаника, участник домашнего спектакля по пьесе Толстого «Плоды просвещения», впоследствии профессор кафедры физики Московского университета.
А. В. Цинглер
«Кто-то поднимает вопрос, что именно главное в художественном произведении.
— В художественном произведении, — говорит Лев Николаевич, — должно быть непременно что-нибудь новое, свое. Дело как раз не в том, как писать. Прочтут «Крейцерову сонату»… Ах, вот как нужно писать: ехали в вагоне и разговаривали… Нужно непременно в чем-нибудь пойти дальше других, отколупнуть хоть самый маленький свежий кусочек… И вот почему у Достоевского в «Преступлении и наказании» первая часть прекрасна, а вторая часть уже слабее… Достоевский никогда не умел писать именно потому, что у него всегда было слишком много мыслей, ему слишком много нужно было сказать своего… И все-таки Достоевский — это самое истинное художество. А нельзя, как мой друг Фет, который в шестнадцать лет писал: «Ручеек журчит, луна светит, и она меня любит». Писал, писал, и в шестьдесят лет пишет: «Она меня любит, ручеек журчит, и луна светит» (ТВ С. Т. I. С. 456).