Том 02. Желанный царь
Шрифт:
От наведавшегося к ним во второй раз, перед Ильиным днем, Сергеича узнали мурьинские заключенные печальные вести. Узнали, что недолго томился в Нарымском краю закованный по рукам и ногам в пудовые кандалы младший Никитич, Михаил, спрятанный в глухом лесу, в землянке без дверей и окон. Пристав Тушин, примчавший его в нарымские леса, с помощниками, соскучившись сторожить узника, решил заморить его голодной смертью. А на Москву отписал царю Борису, что Михаил Никитич своей волей преставился.
Уморили и второго брата Александра
Федор Никитич томился в Сийске.
Разбитый параличом, Иван дышал на ладан. Василий Никитич тоже доживал свои дни.
Тяжело было на душе у Насти… Образы братьев-мучеников вставали перед ее духовным взором… А тут еще печальная судьба деток, оставленных на ее руках… болеющий свояк, таявший с каждым днем, и всегда грустная, угнетенная сестра Марфуша.
Она так погрузилась в свои горькие думы, что не заметила, как Миша и Таня приблизились к ней и, теребя ее за рукава телогреи, оживленно и испуганно сообщали ей что-то.
— Едут! Сюды едут! Слыхать конский бег! И ровно скрип каптаны! — наперегонки сообщали ей запыхавшиеся дети.
— Кто едет? Кто едет? — так и всколыхнулась Настя. И, вскочив с пня, обхватила руками обоих детей и прижала их к себе, заранее готовая защищать их от всякой напасти. Всколыхнулось сердце девушки… Что доброго могли ожидать бедные изгнанники от своей суровой судьбы? Напрягая слух и зрение, Настя впилась взором по тому направлению, где шла узкая, кочковая лесная дорога.
Не ошиблись дети. Не обманул их слух. Лошадиные подковы все звонче и яснее ударяли о лесные кочки, и тяжелый грохот каптаны, казалось, заполнял весь лес.
Вот послышались ржание и пофыркивание измученных коней… Вот выглянула сквозь пожелтевшую зелень лиственниц и зеленые иглы хвои лошадиная голова… За ней другая… И с громким скрипом и уханьем вылезла из чащи тяжелая громадная каптана. Два вершника сидели на конях, запряженных цугом. Рядом с возницею помещался вооруженный стрелец. В окне каптаны мелькнули два лица, одно старое, другое молодое.
Настя увидела седую бороду незнакомого боярина, а рядом с ним щеголеватый кафтан и надвинутую на лоб мурмолку, а под ней зоркие молодые очи, свежее красивое лицо и кудрявые темные волосы.
Старый путник случайно глянул в окно каптаны, заметил девушку и детей, велел остановиться и подозвал их к дверце возка.
Смущенно приблизилась к ним Настя.
— Не ведаешь ли, красавица, как ближе пробраться к Мурьинскому погосту? — спросил седой важный боярин, выглядывая из оконца.
Миша и Таня, прижавшись друг к другу, во все глаза смотрели на Бог весть откуда взявшихся знатных путников. Здесь, в этой глуши, они в продолжение целого года не встречали никого, кроме скупщиков рыбы да дичи, изредка наезжавших в этот пустынный край.
Настя, смущенная не меньше детей,
— За тем вот поворотом упретесь в поселок… А вам кого надо там?
Старик важно глянул на девушку и не ответил ни слова.
Но молодой спутник, пристально взглянув в вспыхнувшее от ожидания девичье прекрасное личико, поторопился ответить:
— К опальному князю Черкасскому мы с указом от великого государя.
— С указом от великого государя! — эхом откликнулась девушка и, как подстреленная птица, опустилась на пень.
В окне мелькнуло еще раз молодое встревоженное лицо… Черные глаза участливо скользнули по помертвевшему личику… Но старший спутник дал знак, и каптана тронулась с места.
Полуживая от волнения, Настя снова обняла и тесно прижала к себе обоих детей.
Государев указ! Указ жестокого Бориса! Какую гибель сулил он им всем снова теперь?
Но недолго оставалась в смятении Настя.
— Танюша, Михаилушка! — быстро заговорила она. — Слыхали? С новым указом к нам бояре пожаловали!
— Чай, не маленькие, поняли, что говорил сейчас неведомый человек.
Таня и Миша молча смотрели в лицо тетки. Сердечки их бились. Забыты были и лесные радости, и грибная потеха, и веселая прогулка в лесу.
— Домой! Домой скореича, Настя! — смущенно лепетали они.
— Домой, понятно! — вскакивая с места, произнесла Настя. И глаза ее недобро сверкнули. — Надо ж доведаться о новых милостях царя Бориса, — прибавила она с горечью.
И они все трое пустились в путь.
Когда девушка с детьми появилась в опальной избушке, странное зрелище представилось их глазам.
Князь Борис, чуть державшийся на ногах, находился посреди избы, с просветленным до неузнаваемости лицом, исхудалым, болезненным, но счастливым, держась за край стола трясущеюся рукой.
Княгиня Марфа Никитична лежала распростертая, рыдающая перед божницей.
Старый седой боярин с государевым указом стоял в высокой боярской шапке, в дорожном охабне тут же, а его молодой спутник в кафтане царского стольника несколько поодаль от него.
Едва только появились дети и Настя на пороге избы, как княгиня, сердцем почуявшая их близость, вскочила на ноги с быстротою девочки и кинулась к ним.
— Настюша! Танюшка! Детки милые! Богу молитесь! Его благодарите! Миновала нас чаша страданий наших… Сохранил Господь… Великий государь облегчил нашу участь… Вотчину нашу родовую костромскую вернул, село Клоны родимые… Туды нас пересылают всех… Там отныне и жить будем… Через день-другой туды с боярином да с господином стольником выезжать велено… О Господи, Царица Небесная! Отмолила, вымолила Тебя!
И снова княгиня Марфа распростерлась перед иконою, рыдая навзрыд от счастья.
Князь Борис и Настя сдержанно переглянулись между собой.