Том 1. Ленька Пантелеев
Шрифт:
— Ох, — говорит, — а тарелку-то я забыл. Погоди, сейчас принесу.
Только вышел — Коська тарелку из-за пазухи, ножик и вилку — из кармана — и все на старое место, на стол. Не успел положить — бородатый входит. В одной руке сковородка горячая, в другой — тарелка с хлебом и вилка с ножиком. На стол бородатый посмотрел и будто не заметил ничего.
— Ну, садись, — говорит, — будем яичницу есть.
Себе шматочек оставил, а Коське полную тарелку наворотил. Задохнулся Коська от одного запаха. Подцепил на вилку кусок и чуть язык не проглотил. Вот так яичница!
Ест, торопится, а сам думает: «Нехорошо, надо бы потише есть». Стыдно ему — по-человечески есть разучился… А бородатый смотрит, смеется.
— Ешь, ешь, — говорит. — У тебя, брат, небось в животе черти пляшут?
Коське уж не страшно. Слезы высохли. Сам посмеивается.
— Пляшут, — отвечает. — Еще как.
— Ну и шамай, брат. А зовут-то тебя как?
— Коська.
— Во, брат! Удивительно. И меня тоже, представь себе, Коськой зовут.
Смешно Коське. Такой дяденька и вдруг тоже Коська.
— Зовут меня дядя Костя, а прозвище мое Борода. В Сибири меня так прозвали. Знаешь ты, где Сибирь помещается?
— Знаю, — говорит Коська. — Это куда жуликов посылают.
— Нет, брат. Туда не только жуликов… Я, брат, сам в этой Сибири двенадцать лет отгрохал.
Рассказал Коське, как он в царское время в Сибирь на каторгу попал. За политику. Потому что он коммунист был, партийный.
Потом Коську расспрашивал. Кто он, откуда, где родителей потерял. Коська все честно рассказал. Ему скрывать нечего: матку сыпняк угробил, а батьке ногу немец шашкой отрубил. Приехал он в деревню, пожил месяца полтора и помер. Кровь потому что спортилась.
И про Сашу рассказал. Как жалела она его, вместо матери была, последний кусок отдавала. А потом и сама свалилась. Голодно потому что стало в деревне. Вот он, Коська, и пошел тогда по миру, куда глаза глядят…
Слушал Коську бородатый, не улыбался. Только вилкой по столу постукивал, головой качал да приговаривал:
— Ты ешь, брат, ешь.
А Коська разошелся. Дядей Костей стал бородатого называть.
Потом чай пили. А потом бородатый гитару со стены снял и пел хриплым голосом:
Лишь только в Сибири займется заря, А в деревне народ пробуждается, На этапном дворе слышен звон кандалов, Это партия в путь собирается.А портрет так на подоконнике и лежал. И за весь вечер бородатый о нем ни одного слова не сказал.
Уж небо вызвездило, когда уходил Коська. Бородатый ему, когда прощался, три рубля в руку сунул.
— На, — говорит, — возьми. Должен я тебе.
Взял Коська, подумал и назад деньги подает.
— Нет, — говорит. — Я у вас стекло выдавил.
— Глупости, брат. Ты завтра приходи, мы с тобой вместе его обратно вдавим. Идет?
— Идет.
— Ну, прощай.
— Прощайте, дядя Костя Борода!
Вышел
Идет Коська по улице и хриплым голосом поет:
На этапном дворе слышен звон кандалов…А как дальше, и не вспомнить… Забыл.
Плохо спалось Коське в эту ночь. Кряхтел, ворочался, не мог дождаться, пока утро настанет. Еще дождик, как назло, всю ночь бубнил. И ветер дул. И фонарь качался и скрипел над Коськиной головой.
Чуть свет забрезжил, Коська уже вскочил. Хотел сразу бежать к дяде Косте, а потом думает: нет, неудобно так рано заявляться.
С полчаса у мельницы походил, потом на базаре потолкался. Потом на фонтан сходил, умылся как следует, водички выпил и побежал.
Бежал — посвистывал. А прибежал, на крыльцо заскочил и чуть не заплакал.
— Ах, черт! Надо же!..
Видит — висит на дверях замок. Ушел, значит, дядя Костя. Ну ясно: на работу ушел. Эх, Коська, Коська!.. Надо было тебе на базаре толкаться да у фонтана красоту наводить. Вот и прозевал дядю Костю. Жди его теперь до вечера.
Сел Коська на ступеньку. Сидит мрачный, под ноги себе глядит. И вдруг — что такое? Видит, на крылечке, между двумя балясинами, бутылочное стеклышко блестит. А под стеклышком какая-то бумажка белеет.
Поднял Коська бумажку, развернул, а это записка. А в записке большими буквами синими чернилами написано:
«Костя! Ключ на том месте, где ты вчера выйти хотел. Заходи, пей чай, шамай. Сахар на полочке. Наколи дров, если умеешь. Я буду в 5 часов. Дождись меня.
Твой Борода».
Прочел Коська записку, и первым делом уши у него загорелись.
«Как же это? — думает. — Что же это такое? Не боится, значит? Знает ведь, что вор я, а не побоялся… Заходи, — пишет».
Потом еще раз перечитал записку. Думает: «А где же ключ? Как это понимать надо: „Где ты вчера выйти хотел?“»
Подумал Коська, подумал, в затылке почесал и догадался: через окно ведь он вчера вылезти хотел. Значит, там и ключ искать надо.
С крыльца сошел и сразу увидел: окошко, где стекла высажены, фанеркой заколочено. Сунул палец между фанерой и переплетом — так и есть: ключик туда засунут.
Посмеялся Коська.
«Эх, — думает, — ну и хитрый ты, дяденька Костя!»
Не сразу Коська в дом вошел. Неудобно было. А потом думает: «Ладно, войду». Замок отпер и вошел.
Всюду походил, все осмотрел. Есть не стал и чай пить не стал, а дрова переколол все, какие были, и двор подмел, и все щепочки до одной в кухню перетаскал. Потом стал ходить и думать: «Что бы еще сделать?» Видит — портрет на подоконнике лежит. Надо повесить. Нашел гвоздик и приколотил портрет над дяди Костиной койкой. Потом воду переменил в баночках, где цветы стояли. Пол в комнате чисто подмел. Потом сел на койку, думает: «Буду ждать дядю Костю». Потом разморило его в теплой комнате, прилег он, голову на подушку уронил и заснул.