Том 1. Новые люди
Шрифт:
– А девоньки, послушь-ка, что я скажу: Филипп-то мне встретился, рубль денег дал!
– Ну, что ты? Покажи! Дуня показала.
– Ишь ты, подцепила молодца! Смотри, однако, ухо востро держи. Вот дурам-то счастье! Господа бы только не узнали.
– Не узнают, – равнодушно проговорила Дуня.
– Дуня, а Дуня! – нежным голосом начала Ольга. – Дай-ка ты мне этот рубль. На что он тебе? А я завтра необходимо должна рубль денег Андрею в Петербург послать. Дай, Дуня!
– Возьми.
Дуня сказала это просто и даже удивленно: она не понимала, почему Оля так умоляет; коли нужно – так пусть себе и берет.
В
В кухне ужинали и собирались ложиться спать. Дунька дремала с ложкой в руках. Говорили о том, что скоро и в город ехать, что сначала отправят старую барыню с Теклой Павловной и мальчиков, а потом уж и все двинутся.
Кто-то постучал в окно.
Луша встала и подошла ближе.
– Кто там? Что нужно?
– Это я… – раздался женский голос за окном. – Вышлите мне, пожалуйста, Авдотью. Мне надо ей слова два сказать… Я не войду, некогда…
– Ну-ка, просыпайся, Дунька! – сказала Луша, смеясь. – Иди, Варвара, на расправу. Это ведь Филькина Наташка. Она в работницах на мызе. Разве ты ее не видала? Она сюда приходила.
– Нет, я видала… – протянула Дуня.
– Иди-ка теперь, что она тебе говорить будет. Иди, не бойся.
– Да я не боюсь. Чего ей меня обижать? Она, чай, не барыня.
У Дуни было твердое убеждение, что «обидеть» могут только господа, а свой брат, простой человек, что бы ни сделал – ничего. Не страшно.
На крыльце, белом и тусклом от луны, сидела Наташа, закутанная в большой платок. Лицо ее казалось еще худее и чернее в тени этого платка, надвинутого на лоб.
Дуня вышла даже не покрывшись.
– Здравствуй.
– Здравствуй, – сказала Наташа. И, помолчав, прибавила:
– Ты присядь-ка, девушка, здесь. Послушай, что я тебе говорить стану.
Наташа хотела казаться спокойной. Дуня присела на верхнюю ступеньку.
– Ты Фильку знаешь? – проговорила Наташа шепотом, наклоняясь к ней.
И неожиданно для себя заплакала. Дуня молчала.
– Дуня, чем ты его приманила? – говорила Наташа, немного успокоившись. – Разве он тебе под стать? Рассуди ты сама. Брось ты это дело, Дуня. Место ваше глухое, народ вон какой серый. Разве ты это понимаешь, чтобы любить кого-нибудь? У вас этого и понятия нет. Оно – кто его знает – может быть, и лучше, только у нас-то не так. Сторона – сама видишь, заводская, город недалеко, у нас такой обычай, что коли я люблю кого – так уж и буду любить. Извела ты меня, Дуня. Самая я несчастная из-за тебя. Непонятный он, Филька, человек. Брось. Разве ты ему подходящая? Брось ты его, Дунюшка, родная.
– Жалко…
– Что тебе жалко? Кого жалко? Гостинцев, что ли, жалко?
– Его самого жалко… Убиваться станет.
– А меня не жалко? Я как щепка высохла. Ведь он, Филипп-то, как меня, бывало, наряжал! Отцу-матери одежду пошил, мне две подушки пуховые, перину, одеяло ватное справил… Да уж не надо бы и одеяла ватного, только бы он на меня хоть разок посмотрел. Он за тобой и
Она опять заплакала, плакала долго, всхлипывая. Дуня словно что-то соображала.
Потом тронула Наташу за плечо и сказала:
– Полно-ка. Не убивайся. Ничего. Я его не манила. Он сам. А мне что? Мне, пожалуй, как хочешь… Завтра у нас стирка. А потом поутру я к тебе на мызу буду. Ладно? Там уговоримся… Не плачь.
Дуня прибежала на мызу рано и вызвала Наташу к риге.
– Вот тебе, – сказала она, подавая ей узелок.
– Что это ты принесла?
– А тебе. Тут пара чулок барышниных, да наволочка, да два полотенца. Не узнают. Я скажу – полоскала, так в реку упустила. У них чулок этих – страсть! В год не переносишь. А тебе надо.
– Как же так? – нерешительно проговорила Наташа. – Ведь это не годится. Как же я возьму?
– Да ведь не узнают же, – сказала Дуня убежденно. – Носи. Вот еще платок красный шелковый, от молодого барина. Ты Филиппу подари. Я сама хотела – да уж пусть лучше ты. Может, он к тебе.
– Ладно, Дунюшка, – заговорила обрадованная Наташа, – я подарю, спасибо тебе. А только если Филипп к тебе нынче придет, то ты его неласково прими. Много вас, мол, таких-то шляется, скажи. – Не сиди с ним. Дуня, я тебя век не забуду.
Когда Филипп явился вечером, Дуня вошла на минуту с самоваром и не поглядела на него.
– Мое почтение, – сказал Филипп.
– Много вас таких-то шляется, – проговорила Дуня, как заученный урок, и поскорее вышла.
– Это что же значит-с? – и Филипп большими глазами, с недоумением посмотрел на Ольгу и Лушу.
– А должно быть, всему конец бывает, – злорадно отозвалась Ольга. – Нам, впрочем, ничего не известно.
Шум, сборы, суета.
Пьют чай, закусывают, несмотря на ранний час – слепую бабушку нарядили в мантилью и чепец, мальчики опять держат на цепи своего сенбернара, Текла Павловна вне себя и уверяет, что ничего из этого не будет, на пристань поспеть нельзя, да и пароход, чего доброго, не пойдет.
Но пароход свистит.
Пора идти.
– Это же что такое? – вопит. Текла Павловна. – Я должна и бабушку вести, и за мальчиками смотреть, и вещи сдавать? Я не могу. Я решительно отказываюсь. Это не в моих силах.
– Что же вы раньше не говорили, Текла Павловна? – сердится барыня. – Ну, берите, Дуньку… кого хотите.
– Давайте Дуньку! Давайте Дуньку! Да скорее чтоб собиралась! Пусть большой платок накинет, скарб ее после привезут.
Дуньку вмиг собрали. Она уехала совершенно неожиданно.