Том 1. Повести и рассказы
Шрифт:
Густав бросился ему навстречу и, представив его дядюшке как своего старого друга, сказал:
— Разрешите мне, господа, принимая во внимание, что у дядюшки как у человека делового никогда нет времени, сразу приступить к делу.
— Просим! — сказал Гвоздицкий.
Вновь прибывший смутился.
— Дорогой дядюшка! — продолжал Густав. — У Домбровского сгорела усадьба, и он нуждается в деньгах…
— Гуцек! — укоризненно воскликнул гость.
— Сколько? — спросил дядюшка.
— Около пятидесяти
— Ты меня ставишь в неловкое положение, — шептал гость.
— Когда? — снова спросил дядюшка.
— Да хоть сейчас, — ответил, смеясь, Вольский.
— В два часа буду готов к вашим услугам, — сказал гостю Гвоздицкий и встал, намереваясь выйти.
— Сударь! — воскликнул растроганный гость. — Я вам чрезвычайно обязан… но… на каких же условиях…
— Ты что, собираешься нам проценты платить? — весело спросил Густав.
— Но, Гуцек, не могу же я…
— Что это, Густав! — не менее весело сказал Гвоздицкий. — Неужели ты хочешь сделать своему другу подарок, которого он не сможет принять?
И, обращаясь к Домбровскому, он прибавил:
— Срок возвращения и обеспечение зависят от вас, проценты — от нас; так вот мы требуем шесть процентов в год.
И, не слушая ответа растроганного шляхтича, он пожал ему руку.
Целый час провел Домбровский у художника, то и дело набрасываясь на него с поцелуями, восхищаясь дядюшкой и описывая радость своей матери и всей семьи.
Наконец он покинул дом благословенного финансиста, а Вольский отправился к дядюшке.
Он застал его прогуливающимся по кабинету и бросился ему на шею.
— Добрый! Благородный!.. Бесценный дядюшка!.. — с увлечением восклицал художник. — Ты выручил человека из страшной беды!..
— Ах, ты все еще об этом займе?.. Что ж ты хочешь, я должен был ему помочь, во-первых, потому, что ты этого хотел, во-вторых, этот юноша до сих пор не влезал в долги.
— Откуда ты это знаешь, дядюшка?
— О, я знаю очень многое!..
— Ладно, оставим это!.. Как бы то ни было, а ты самый благородный человек на земле.
— Прибавь только: за то, что даешь взаймы моим протеже из шести процентов, — пошутил Гвоздицкий.
— И за это, и за множество других вещей… А кто помог Владиславу стать инженером? Разве не ты, дядюшка?
Финансист сразу стал серьезным.
— Владислав — сын женщины, которая три года тебя воспитывала. Об этом не следует забывать.
— Ты… Тебя… Тебе… Ради тебя… Ах, дядюшка, мне прямо-таки надоели эти склонения, перейдем лучше к чему-нибудь другому! — воскликнул Вольский.
— Слушаю, — сказал дядя.
— Так вот, дело такого рода. Я предложил в одном обществе проект об основании ссудной кассы…
— Что это значит? — спросил финансист, садясь на железную кровать.
— Это значит, что я буду нуждаться в твоих, дядюшка,
Гвоздицкий иронически улыбался.
— Что касается денег, я их дам, — сказал дядюшка, — о советах подумаю, но оставьте вы в покое это несчастное ростовщичество!..
— Ты, дядюшка, защищаешь ростовщиков?
— Ростовщиков?.. Нет! Я защищаю лишь свободную конкуренцию и свободу торговли, пусть даже торговли деньгами, — холодно отвечал финансист.
— Дорогой дядюшка! — воскликнул Густав. — Я не экономист и не умею пользоваться аргументами, но, как человек, я чувствую, что ростовщичество — ужасная подлость.
Гвоздицкий пожал плечами. Наступило молчание, во время которого молодой энтузиаст быстро ходил взад и вперед по комнате, а его хладнокровный дядюшка грыз ногти.
— Скажи мне, дорогой мой, а как бы ты поступил, если бы я, например, был ростовщиком?.. Неужели тоже назвал бы меня подлым?..
— Ты, мой дорогой дядюшка, ростовщиком? Ты!.. Ха-ха-ха! — рассмеялся Вольский.
— Нет, давай говорить всерьез. Как же ты поступил бы? — спрашивал финансист, глядя в землю.
— Милый дядюшка! Ну, к чему приведут споры о том, что невозможно?
— Гм!.. Ну, хотя бы к опровержению незрелых, а между тем весьма решительных суждений.
— К опровержению!.. Незрелых!.. — повторял Вольский. — Ну хорошо, давай говорить!.. Так вот, дядюшка, если бы ты был ростовщиком, я сказал бы тебе так: сперва откажись от своих операций, а потом отдай свое имущество.
— Отдай?.. И кому же это? — спросил финансист.
— Людям, конечно.
— Но каким, смею спросить?.. Ростовщикам, или же тем, кто у них занимает, или, наконец, тем, кто не нуждается в деньгах?
— Ну, об этом мы бы еще поговорили! — ответил Вольский.
— А если бы я, например, не отдал этих денег? — продолжал допрашивать финансист.
— Ну… я очень просил бы тебя непременно отдать, а если нет, то…
— То?
— То пальнул бы себе в лоб! — ответил Густав решительно.
Желтое лицо финансиста посерело, но он продолжал спрашивать.
— Ну, дорогой мой, допустим, что я отдал бы каким-то там людям мои, понимаешь, мои деньги, ну а ты, что ты бы им дал?
Этот вопрос привел Густава в смущение, но Гвоздицкий, притворяясь, что не заметил этого, продолжал:
— Ты назвал ростовщичество подлостью, так вот, заметь себе, что если бы я оказался ростовщиком, а ты тем, кто ты есть, то все твои знания, все твое светское воспитание, твой талант, известность, твоя нравственность и благородство, — словом, почти вся твоя душа с ее отвращением к ростовщичеству были бы плодом, выросшим на этом удобрении…