Том 1. Повести, рассказы, стихи 1892-1894
Шрифт:
Жених был приветлив и очень важен, потом — он был неглуп и очень зажиточен. Гости ни на что не могли пожаловаться и с любезными улыбками выслушивали его рассуждения о том, что главное в жизни общества — семья, он это понимает и вот женился, чем в некотором роде оказал обществу услугу, добавив к общей сумме его звеньев-семей ещё одну.
Невеста была, должно быть, очень счастлива, потому что всё время молчала, и, когда её спрашивали о чём-нибудь, она вместо ответа улыбалась такой мягкой и доброй улыбкой.
Майе было скучно. Улучив минутку, она спросила крота, что он думает о чабанах.
— Чабаны?! Скрр!.. брр!.. Я-таки близко знаю их! О да, принцесса, я-таки имел с ними дело! Они бедны всегда, и поэтому все негодяи и разбойники. О да, это уж верно! Это так! Чабаны?! Огэ! Они не имеют никакой собственности, кроме самих себя; а всякий, не имеющий
— Зачем он бросил? — спросила Майя.
— Зачем? Я думаю, просто затем, что я имел неосторожность пройти близко от него, вот и всё, отнюдь не больше. Ведь чабаны — люди, как хотите, и с них спрашивать много нельзя!
Майе стало ещё скучней. Всё, что происходило перед её глазами, было совсем не так интересно, как интересно оно было раньше. Она была очень рада, когда мама объявила, что пора идти домой. И вот они пошли. Светляки бежали перед ними, светя им; лес уже спал, и небо спало, а звёзды смотрели с него на землю и улыбались ей задумчиво и тихо.
Потом пришли домой.
Майя легла спать на свою кроватку из ландышей, а когда заснула, то видела бесконечно широкую, сожжённую солнцем степь, и там на холмах стояло много чабанов с длинными палками в руках, и ветер играл их чёрными кудрями; они пели громкую, страшную песнь о свободе и о степи и бегали за кротами, громко крича: «Эгой! гой!» Они были злы и страшны и очень пугали её, но это не помешало всё-таки ей, как только взошло солнце, побежать на своё любимое место и взобраться на ветви бука.
Он был там и пел:
В лесу над рекой жила фея, В реке она ночью купалась И раз, позабыв осторожность, В рыбацкие сети попалась. Смотрели рыбаки, дивились… Любимый товарищ их, Марко, Взял на руки нежную фею И стал целовать её жарко. А фея, как гибкая ветка, В могучих руках извивалась Да в Марковы очи смотрела И тихо над чем-то смеялась. День целый они целовались, А чуть только ночь наступила, — Пропала красавица-фея, А с нею и Маркова сила. Дни Марко все рыскал по лесу, А ночи сидел над Дунаем И спрашивал волны: «Где фея?» А волны смеются: «Не знаем!» Повесился Марко на горькой, Трусливо дрожащей осине… И други его схоронили Над синим Дунаем в теснине. Ночами к нему на могилу Та фея сидеть приходила… Сидит и над чем-то смеётся… Ведь вот как веселье любила! Купается фея в Дунае, Как раньше, до Марка, купалась… А Марка уж нету! От Марка Лишь песня вот эта осталась!Это была очень весёлая песня, в голосе чабана ясно звучал смех, беззаботный и вольный, как сам чабан.
«Вот странная песня! — думала фея. — У кого он научился петь её? И фея в этой песне странная, и Марко тоже странный. Почему он повесился, и что это значит — повеситься?» Ей казалось, что это не весёлая песня, а очень грустная. Чабан же поёт её так весело… Она смотрела на него через вершины дерев и хотела, чтоб он подошёл ближе.
Но он не шёл, а всё пел и в такт своей песне помахивал палкой в воздухе; кончая одну песнь, звонко вскрикивал: «Эгой!» и начинал другую:
А то ещё есть песня ОМайя слушала и думала о певце, что, пожалуй, никто другой не знает столько таких песен, сколько он! Какие хорошие грустные песни, и как это верно спето про звёзды, которые знают всё, что может быть завтра и дальше вперёд! Хорошо слушать такие новые песни… И Майя незаметно для себя по ветвям дерев добралась до самой опушки леса.
А было вот что: в лодку Русалка села вдруг И вырвала со смехом Весло из старых рук…— продолжал певец и тут остановился, задумчиво глядя вдаль и тихо насвистывая мелодию своей песни. «Эгой!»
Была она красива, Нага и молода, С волос её струилась Алмазами вода. Смеясь, она играла Казацкой бородой И говорила: «Хочешь Любить меня, седой? Но, впрочем, где тебе уж! Вот ты и дряхл, и стар, Ты не погасишь лаской Кипучей страсти жар! Ты не обнимешь крепко, Ты слишком слаб, казак… А ну-ка, поцелуй-ка, Как я!.. вот так!.. вот так!..» Она его схватила И стала целовать, И стала в уши песни Тихонько напевать.Майя слушала и думала о том, как это красиво было: в лучах луны тело русалки казалось голубым и прозрачным, его осыпали тяжёлыми прядями густые волосы, и оно сверкало между них ослепительно ярко. Она извивалась змеёй на широкой груди казака, серебряные волосы его бороды мешались с зелёными волосами русалки, а она ласково и нежно пела, и её песня, наверное, была мягка, как осенний шум волн в камышах, и глаза её горели так ярко, ярко, как звёзды, которые, сияя из густо-синего бархата неба, улыбались и обливали светом своих тонких лучей реку и лодку, и тех, что, сидя в ней, целовали друг друга… Это было красиво!.. И ещё была музыка… музыка шёпота волн и звука поцелуев, шелеста дерев на берегах, тонувших в мгле, мягкой и волнистой, и тихих песен русалки… Всё это сливалось и звучало тихим и кротким гимном, которому имя — счастье жить! А певец продолжает:
Остатки силы юной Проснулись в казаке… «Могу!..» пронёсся шёпот По дремлющей реке. Он берегов уснувших Во мгле не разбудил… Как тучка в небе ясном, Он, тихо тая, плыл И замер где-то грустно… Мир божий сладко спал, И больше ничего уж В ту ночь он не слыхал. Как раньше, катит волны Красавица-река… Но средь живых уж нету Бедняги казака! Теперь русалки око Не соблазнит его… Зарыт бедняк глубоко И… больше ничего!