Том 1. Произведения 1829-1841 годов

Герцен Александр Иванович

– Правда, что я прежде не занимался архитектурой, но кто же может поставить предел Тому, кто раздает таланты и дарования? Не показывает ли самое слово, что это дается свыше, кому Он возжелает?

Чекалевский сделал престранную физиогномию; обыкновенная доброта перемешалась с сомнением, и он сказал:

– Хорошо, хорошо.

Он был занят, и я расстался с ним. И каково же было мое удивление через несколько дней узнать, что добрый Чекалевский с сердечным участием говорил: «Как жаль, ведь Витберг помешался. Он мне говорил о каких-то откровениях, о боге». – Этот язык, коим я говорил, казался им языком безумия. Хотя мне было и очень смешно, но однако я боялся, что этот слух распространится и что странно будет Академии

рассматривать проект умалишенного. Из размолвки с Лабзиным – тем более, что я уже знал раздражение академиков за прием министра, – я понял уже, какие препятствия я должен был встретить в общем собрании Академии.

Между тем как до 1-го сентября, – время баллотирования в Академию, – оставалось времени довольно, то оное посвящено было составлению меньшего проекта, в тех же идеях. Наконец накануне 1-го сентября я явился к князю Александру Николаевичу.

– Завтра намерен я представить проект мой на рассмотрение Академии; но как я надеюсь на большие затруднения там, то прошу ваше сиятельство. Я почти уверен, что г-да архитекторы употребят все усилия, чтоб меня не баллотировали по проекту, не ими заданному, имея в сей форме предлог отказа. Я уже передал вице-президенту Академии бумагу, которой объясняю все мои труды в Москве, в виде отчета. Просил я его, ежели не верят в мои успехи, то сделать мне строгий словесный экзамен из всех частей архитектуры, какого ни один архитектор у нас не выдерживал. И потому прошу ваше сиятельство, чтоб профессора не могли меня отринуть, когда предложит вице-президент, то, как член Академии, чтоб и он дал голос в пользу экзамена.

В Академии, когда было это предложено, сначала обращались к Гваренги, но он возразил, что, как почетный член, он предоставляет г-дам профессорам. Старший профессор Михайлов заметил, что «действительно, мы знаем, что г-н Витберг никогда не занимался архитектурой, и потому не может не казаться странным проект столь огромный». Добрый вице-президент заметил, что Витберг желает быть по этому проекту подвергнут словесному экзамену и надеется удовлетворить членов Академии в основательности своих познаний.

– Но столь огромный проект, – сказал г-н Михайлов, – потребует слишком много времени, и г-да члены, вероятно, не могут посвятить на это столько времени.

Г-н профессор едва кончил свое замечание, как г-н конференц-секретарь Лабзин сказал довольно велегласно и важно:

– Так как г-н Витберг в своем отчете о занятиях в Москве довольно подробно говорит о занятиях <по> механике, гидравлике, архитектуре, то, я полагаю, всего приличнее, чтоб составить из ученых лиц по тем предметам комитет, который <мог> бы рассмотреть его труды и оценить их.

Надобно согласиться, что Лабзин, как умный человек, сделал замечание умное, и улыбка на устах профессоров показала, что все согласны с предложением конференц-секретаря. С изумлением глядел я на князя Александра Николаевича, молчащего, и на президента, который не употребил своего голоса; впрочем, на его лице видно было негодование. Наконец министр подозвал меня к себе и сказал:

– На чем остановились члены, я считаю неуместным возражать, и в первые минуты горячности мог бы наговорить вещей лишних.

Министр, уезжая, сказал:

– В Академии всегда кабалы [292] . С внутренним раздражением явился я на другой день к князю Александру Николаевичу, но он меня предупредил:

– Явно, что профессора архитектуры слишком против вас раздражены.

– Это натурально, но я ожидал отзыва вашего сиятельства как почетного члена насчет моего экзамена.

– Нельзя было это сделать, когда все согласились составить комитет.

– Но я не так недальновиден, – сказал я, – чтоб не понимать цели этого комитета; страшно мне было бы согласиться экзаменоваться из всех частей, которыми я занимался мимоходом и

только в отношении к архитектуре, по предложению конференц-секретаря. Впрочем, я уверен, что ни один из профессоров Академии не может выдержать подобного экзамена.

292

Происки, интриги, от саbаlе (франц.). – ред.

Не помню, как князь отделался, и советовал заниматься более всего вторым проектом, что я и исполнил.

Между тем, по прошествии некоторого времени, явился я в Совет Академии с вопросом, намерена ли Академия удовлетворить моему избранию в члены по проекту или нет?

Михайлов:

– Вы знаете порядок: примите программу от Академии, и она не откажет вам в достодолжном вознаграждении.

– Но я уже сказал, что я никаким предметом, кроме храма, не могу заниматься в архитектуре, тем более что я в скором времени намерен оставить Петербург.

– В таком случае Академия не может удовлетворить вашего требования.

Я снова спешил удалиться, чтоб удержаться в границах умеренности.

Между тем приближалось время приезда государя и мне – ехать для бракосочетания в Москву; посему я счел за нужное писать к графу Алексею Кирилловичу, что скоро еду из Петербурга и потому мне решительно нужно знать, намерена ли Академия удовлетворить справедливому требованию. И ежели нет, то я должен буду отказ сей поставить на вид государя императора, несправедливость его. Вследствие сего министр при первом свидании с вице-президентом и конференц-секретарем сказал им о полученном от меня письме и советовал через них Академии быть осторожными в своих действиях.

– Я понимаю характер этого молодого человека, он много трудился, исполнен дарований; эти люди не унижаются и тверды. Хуже будет, ежели он напишет государю и он прикажет Академии исполнить его требования, – тогда стыднее будет нам [293] . На что Лабзин ответствовал:

– Академии нимало не будет стыдно исполнить волю монарха.

Министру нечего было сказать, и он, прекращая разговор, сказал:

– Делайте что хотите, но я бы советовал кончить доброй манерой.

293

Рядом с этой фразой приписано на полях: Проект Михайлова, представленный, у князя Александра Николаевича с моим объяснением. – ред.

Все и кончилось «доброй манерой». Один знакомый советовал мне еще раз сходить к вице-президенту; мне не хотелось, я боялся увлечься негодованием, долго не решался, но наконец дошел, именно потому, что не хотел. От него-то я узнал, что академики потому не внимали моей просьбе, что боялись, что я им загорожу дорогу и что они, долгое время работающие на этом поприще, должны будут уступить мне. Добрый вице-президент, узнав, что я ищу звание члена для того, чтобы иметь какое-либо значение, вступая в брак, советовал мне баллотироваться не по архитектуре и для этого послать <в> Академию какой-нибудь из прежних трудов. Я говорил, что все это ученические опыты и более всего брался объяснить профессорам, что я не загорожу им дороги. Эскиз «Освобождения апостола Петра из темницы» был мною доставлен вице-президенту. Составили экстраординарный Совет из всех профессоров и единогласно избрали меня в члены; из 30 баллов были только 3 черных. Вице-президент уверил, что я еду из Петербурга и, вероятно, женившись, брошу архитектурные занятия. Узнавши причину, почему я искал, они с радостью исполнили предложение вице-президента. Вице-президент поздравлял меня письменно, замечая, что никто не был баллотирован одними профессорами и с таким большинством. Через несколько дней прислали и диплом.