Том 1. Рассказы 1906-1912
Шрифт:
Большая партия риса, сто сахарных бочек в Севастополь и машинное масло в Керчь подходили к концу. Все быстрее развертывался строп, ложась длинной петлей на раскаленные солнцем камни мола, и из трубы «Веги» повалил густой дым — разводили пары. Немногочисленные пассажиры толкались и бегали, устраивая свои пожитки на палубе и в классных каютах; сипло завыл гудок, первый сигнал отплытия.
— Эй, приятель! — сказал матрос. — Вот старший помощник!
Костлявая фигура с желчным лицом бродила на палубе, теребя узенькую бородку и щурясь от солнца. Парень неловко протискался
— Вакансий нет.
— Извините, — сказал парень, оглядываясь на пристань, — окажите божескую милость!
— Ну?
— Не откажите насчет проезда. За работу.
— Это бесплатно? Эй, не задерживай! — крикнул моряк кочегару, стоявшему у лебедки. — Нет!
— Никаких нет способов, господин помощник. Что будете делать? Третий месяц хожу без…
— Врешь ведь! — перебил моряк, пыхая папиросой. — Просто лодырь, а?
— Нет, я не лодырь, — спокойно возразил парень. — Я матрос.
— Куда едешь?
— В Керчь.
— Зачем?
— К матери и сестре.
— Очень ты им нужен. Нет, не могу.
— Я буду работать.
— А, черт с твоей работой! Проси в конторе.
— Три места в Батум! Осторожнее, эй! Верхом держи!
Парень оглянулся. Желтая бумажка ордера перешла из рук грузчика в руки штурмана. Юноша принял ее, сидя верхом на опрокинутой бочке.
— Что? — спросил желчный моряк.
— Стекло! посуда! — радостно объявил штурман и засмеялся. Ему было двадцать три года. Сейчас же и неизвестно почему нахмурившись, он крикнул с деловым видом: — Эй, вы, пустомели! — ходи, ходи!
Парень смотрел глазами и ушами. Лицо его сразу подобралось и вытянулось. Три больших ящика медленно выползали из-за борта по наклону деревянного щита и повисли над трюмом.
Потом глаза его стали равнодушными, а лицо печальным; казалось, жестокосердие моряка его сильно удручало. Он переступал с ноги на ногу, подвигаясь к трюму, и тихо повторил глухим, умоляющим голосом:
— Будьте такие добрые! Нет ни копейки, все…
— Отстань! — моряк досадливо передернул плечами. — Вас тут столько шляется, что хоть на балласт употребляй. Я не могу, сказано тебе это или нет?
Груз плавно колыхался в воздухе, вздрагивая и покачиваясь. Парень быстро осмотрел его: канат плотно охватывал ящики.
— Майна! — взревел турок.
Громыхнула цепь, и ящики ринулись вниз, мелькнув светлым пятном в сумрачном отверстии трюма. Через минуту из глубины долетел стук, и цепь, болтаясь, взвилась вверх, на крюке ее висел строп.
— А-ха-ха! — сказал парень, заглядывая в трюм. — Происшествие!
— Ты чего? — вскипел старший помощник. — Пошел вон!
— Шапку уронил, — растерялся проситель, нагибаясь еще ниже. — И как это я…
— Разиня! — бодро крикнул жизнерадостный штурман, смеясь глазами. — Куда смотрел?
Желчный моряк плюнул и отошел в сторону. Ему был противен этот слоняющийся бездельник, паразит гавани, живущий сегодняшним днем.
— Полезем! — сказал стриженый человек, подходя к трапу. Выжидательная улыбка штурмана сопровождала его.
— Шапка тирял! — оскалился турок, подмигивая другим. — Караш малчык, шапка плохой!
— Эй! — закричали из трюма. — Шапка чья? Эй!
Парень ступил на отвесные перекладины трапа и стал опускаться, неловко перебирая руками. Внизу его ждали. Маленький, юркий матрос, растопырив на пальцах злополучную джонку, протягивал ее собственнику. Грузчики смотрели неодобрительно.
— Честь имею поднести — головка ваша, — сказал матрос. — Хорошая голова, складная!..
Кто-то, пыльный и темный, проворчал в углу:
— Не мог свое сокровище на палубе обождать!..
Парень молча надел шапку. Трюм был почти весь забит грузом, и только в середине, под самым люком, оставалась небольшая квадратная пустота. Было прохладно, слегка отдавало сыростью, мышами и сушеными фруктами. Ящики с посудой лежали на плоских, тугих мешках, каждый отдельно.
— Ну — вира [25] отсюда, приятель! — сказал матрос. — Головка при вас, айда!..
25
Вира — вверх (жарг.).
Парень занес ногу на трап и спросил:
— Много грузить?
— Четырнадцать тысяч прессованных леших, — озабоченно проговорил матрос. — Нет, немного, кажись. Местов тридцать, не более, сюда еще пойдет.
— Так, — сказал парень. — Прощайте.
— Отчаливайте. Без вакансии?
— Нет, проехать хочу.
— Ага! Черти, легче майнать!
Отвергнутый пассажир влез на палубу и пошел домой с веселым лицом. Ящики не были завалены грузом — только это и нужно было ему знать: ехать он никуда не собирался.
— Из тебя никогда не будет толку, Синявский. Это я тебе верно говорю, безо всякой фальши. Я, брат, знаю людей.
— Ну вот извольте видеть, — уныло пробормотал мальчик, с ненавистью косясь на добродушное, жуликоватое лицо матроса. — Чем я виноват, что тебе хочется спать? Ты жалованье получаешь, а я сам плачу за харчи девять рублей! Очень хорошо с твоей стороны!
Трое остальных сидели мрачно и выжидательно, делая вид, что поведение Синявского крайне несправедливо. Из углов кубрика [26] , с узких, похожих на ящики, коек несся тяжелый храп уснувших матросов. В такт ударам винта вздрагивала лампа, подвешенная над столом, колыхая уродливые тени бодрствующих.
26
Кубрик — общая матросская каюта.