Том 1. Рассказы и очерки
Шрифт:
Он схватил голову руками, и несколько секунд прошло в молчании. Наша избушка все продолжала вздрагивать, но ровный гул прекратился: опять послышались толчки, и мне положительно казалось, будто там, над рекой, лесом и ущельями, размеренно шагал кто-то огромный и тяжелый…
— Да встаньте же, наконец, вы… негодяй! — крикнул вдруг Игнатович с дикой враждой. — Ведь мы с вами убили человека. Пон-нимаете ли вы, себялюбивое животное! Хозяин, вставай… Зови всех… Господи боже!.. Что делать, что теперь делать?..
В освещенном
Все это навсегда врезалось мне в память, и никогда не забыть мне этой ужасной ночи, темной избушки с тихо набиравшимся в нее народом и этого протяжного гула снаружи. Знаете, порой есть что-то изумительно сознательное в голосах природы… Особенно, когда она грозит…
— Послушайте, может быть, вы все-таки доскажете, что было дальше? — спросил я через некоторое время, видя, что мой спутник задумался и как будто забыл о своем рассказе, глядя прямо перед собой на освещенные солнцем горы нашего берега. Реки с ледоходом теперь не было видно. Мы ехали лугом, впереди плелись мои спутники, о чем-то весело балагуря с своим ямщиком.
— Да, простите, пожалуйста!.. — заговорил рассказчик. — Я задумался. Это очень тяжелые воспоминания, но… конечно, я доскажу… остановился я на том, что…
— Что в избу стали набираться ямщики, которых, вероятно, созвал хозяин.
— Да, да, конечно… Хозяин созвал их чуть не всех, думая, что в самом деле надо будет вязать убийц. Ямщики входили робко, зевая, крестясь, и жались к сторонке, оставляя вокруг нас пустое пространство. Скоро в углу около дверей образовалась темная куча людей, лица которых с любопытством и испугом тянулись из-за плечей стоявших впереди, глядя в нашу сторону. Последним явился староста с десятскими. Перекрестясь на икону, он резко ступил прямо к нам и заговорил грубо, очевидно стараясь ободрить и себя, и станочников:
— Ну, что такое набедокурили? Винуйтесь богу, великому государю…
Однако, когда я стал разъяснять, в чем дело, в избе постепенно водворялось что-то вроде разочарования. Этим людям жилось всегда так холодно, а мой рассказ, правда бессвязный и сбивчивый, не облекался для них тем захватывающим, трагическим смыслом, какой он имел теперь для нас.
— Да это Митрохин, поселенец! — сказал кто-то.
— Верно, он… Недели, сказывают, уж три плетется с приисков. Надоели нам…
— И верно, — вставил свое замечание привезший нас ямщик. — У нас на станке третьего дня был. Лошадь просил. Свезите, говорит, христа ради, ноги не ходят.
— Ну, что ж не дали? — спросил староста сурово.
— Надоело уж нам возить-то их. Да и бумаги нет… — ответил ямщик, отворачиваясь. — Была бы бумага или бы к нам привезли его, а то пешком же пришел… Как люди, так и мы…
— Пешком пришел! Умные! То, чай, тепло было, а тут, видишь, сивер. Застынет теперь, — заседатель с доктором, небось, пешком не придут… Возить же доведется… А вы, господа, что народ зря булгачите?.. Ночное дело…
— У него теплина была (костер), — вставил ямщик в виде оправдания.
— Как же зря, — сказал я, чувствуя, что почва у нас начинает ускользать. — Ведь человек замерзнет… Надо помочь.
— Как поможешь?.. Ежели бог сохранит, придет, дальше свезем… Почто, Тимофей, не подобрал его? — обратился он опять к нашему ямщику.
— Где посадил бы я? Сани махоньки, сам околел…
— Верно и то… Трое ехали… Что ж теперь делать? Теплина была, так, может, господь упасет…
— Постойте, — крикнул я с тоской. — Нельзя же этак… Ведь в эту минуту, может быть, человек умирает… Слышите, что делается…
На мгновение водворилась тишина, — и опять со двора слышны были удары, точно кто размеренно и с промежутками толок что-то в ступе. И по временам воображение примешивало к этому стоны… Это доносился, вероятно, звенящий гул лесных верхушек или, может быть, на реке трескался лед.
В избе послышались вздохи. Тем не менее, дверь открывалась. Ямщики начинали понемногу выходить.
— Спаси господи! — прошептал кто-то, и чей-то другой голос прибавил резко:
— Сами тоже стынем… Зима не пройдет, чтобы на ближних станках не застыл человек, а то двое. Перегон у нас лютый!
— Третий год — Федька в этом же лесу застыл.
— В прошлом годе баба с мальчонком.
— А у меня мнук не застыл, что ли? — злобно выкрикнул в толпе какой-то старик.
— Этому ветру почта не ходит, — опять сказал наш ямщик.
Двери скрипнули еще и еще… Народу убывало.
— Постойте, — сказал я в отчаянии. — Возьмите деньги, что ли! Десять рублей, — кто согласится поехать со мною…
В это время мой взгляд упал на лицо Игнатовича, безмолвно сидевшего на скамье у стола с совершенно помертвевшим лицом, и мне стало вдруг как-то жутко. Голос мой сорвался…
Помню, что в эту минуту староста с внезапным участием взглянул мне в лицо и сделал движение…
— Двадцать, тридцать, все, что у нас есть! — сказал я, почти задыхаясь от волнения…