Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

* * *

Читатель-друг, мотай на ус И пользуйся с умом Пахомовым уроком, Коль отвечать тебе случится ненароком На клеветнический укус.

Ум (перевод с истинно-готтентотского)^*

Вельможный некий готтентот… – Что? Угадали? Нет, не тот! У готтентотов есть свои вельможи тоже. Не хуже наших. – Ну, так вот: Жил, значит, этот готтентот В довольстве, в роскоши, без горя, без хлопот. И вдруг пришлось узнать такую весть вельможе, Что сразу у него пошел мороз по коже И выступил на лбу холодный пот. Оповещен он был секретно О том, что с некоторых пор Былой покорности в народе не заметно: Властям приходится кой-где встречать отпор; Что молодые готтентоты Часы, свободные от тягостной работы, Решили посвящать – неслыханно, чему? – Уму! Хотят «очистить ум от вековой коросты», – И уж такие есть ученые прохвосты, Что сами могут счет вести До десяти. «До десяти?!» Вокруг вельможи взвыла свита: «Чем это кончится?» – «Не станут чтить властей». Вельможа от худых вестей Лишился сна и аппетита. Два дня не выходил, на третий – поутру – Явил свой лик двору И молвил: «Верные мои чины и слуги! Да будет ведомо всем жителям моей Богоспасаемой округи, Что не иссяк еще щедрот моих елей. Так: хоть известно мне, что объявилась ныне Болезнь губительней чумы, Что

многие в слепой, обманчивой гордыне Решили изощрять науками умы, – Я по любви своей к подвластному мне люду На первый раз карать преступников не буду; Однакож забывать не должно им о том, Что от меня потом Все эти умственные гады За их продерзости не могут ждать пощады, Зане в лице моем для черни всей дана Великим духом власть одна, И всяк, кто промышлять умом своим намерен, Начальственных забот нимало не ценя, Тот, стало быть, в уме начальства не уверен И оскорбляет тем… меня! А для такого злодеянья Нет и не будет покаянья! Сие обмысливши, в моих Неисчерпаемых заботах О низкородных готтентотах, Для огражденья их От столь жестоких бедствий И тяжких мук, То-бишь, от горестных последствий Душегубительных наук, Повелеваем всем рабочим готтентотам Не изнурять ума головоломным счетом, Но, применительно к простому их бытью, Счет ограничивать – пятью! Что ж более пяти и меньше пятой части, О том судить не им, а небом данной власти! А ежли кто пойдет сему наперекор, С тем, не вступая в долгий спор… Из-за одной овцы, чтоб не губить все стадо, Вы сами знаете, как поступить вам надо!»

«Баталисты»^*

(Пссвящ. военным «беллетристам» – А. Федорову, В. Муйжелю и им подобным.)

На все наведена искусно позолота. Идеи мирные, как шелуху, отвеяв, Бытописатели российского болота Преобразилися в Тиртеев. Победно-радостны, нахмурив грозно брови, За сценкой боевой спешат состряпать сценку: С еще дымящейся, горячей братской крови Снимают пенку!

«Морока»^*

Сказка

Вот, братцы, сказочка про одного царя. По правде говоря, Мне сказки про царей изрядно надоели, Но как же быть-то в самом деле? Обычай сказочный нас с вами постарей. Выходит: люди без царей Жить раньше вовсе не умели. Нередко царь иной чинил такой грабеж И измывался так над бедным черным людом, Что становилося народу невтерпеж И делал он царя такого – черту блюдом. Но так как всякий царь всегда защитник чей? – Известно – богачей, То в случаях таких все богачи согласно Вопили в ужасе, подняв переполох, Что, как-де царь ни плох, Но вовсе без царя беда как быть опасно, Что царству надобен порядок, то да се… Глядь, не успел еще народ в суть дела вникнуть, Как уж ему нельзя и пикнуть. Пропало все! В порфире царской и в короне Вновь чучело сидит какое-то на троне. Сегодня – чучело, а через день – злодей.

* * *

Да, вот как, милые. Посмотришь на людей И затоскуешь так, что утопиться впору: Однакож я того, охоч до разговору: Болтаю языком, Мудрю тут, в руки взяв указку, И позабыл про сказку, Про сказку о царе – не все ль равно, каком? – Как повстречался он однажды с мужиком. А только что мужик не рад был этой встрече: Был он к царю силком Приведен издалече. «М-да… Стань-ко, милый, тут… Как, бишь, тебя зовут… Вот дело, брат, какое…» Глаз на глаз с мужиком оставшися в покое, Промолвил царь, уписывая щи: «Ужотко не взыщи На добром слове, А петля для тебя давно, брат, наготове. Слух про тебя идет, считай, который год, Что ты мутишь честной народ, Морокой разною морочишь И царству нашему лихой конец пророчишь… Постой… про что, бишь, я с тобою говорю? Чегой-то голова как будто бы кружится…» И стало тут мерещиться царю: От жирных жарких щей пар по столу ложится И вьется вверх… И там, у потолка, Уже не пар, а облака… Из облаков тех на пол Вдруг мелкий дождь закапал, Потом – как зашумит да как польет… беда! Царь глазом не мигнул, как стол со всей едою Бог весть куда Снесло водою. «Конец! Пропали мы с тобою!..» Царь в страхе и в тоске взглянул на мужика. А мужику хоть что: «Бог миловал пока. Гляди, какую нам послал господь находку. Садись-ка в эту лодку… Жаль, сломано весло…» Уселись любо-мило. Тут лодку ветром подхватило И понесло. Носилась лодочка на воле Дня три, коли не боле. Для мужика – живот потуже подвязать Да по три дня не есть – в обычай, так сказать, – И наш мужик бровей не хмурил: Когда не спал, то балагурил. Такой чудак! Совсем не так Сказался голод на соседе: И наяву и забываясь сном, Царь бредил об одном: О недоеденном в последний раз обеде. А дождь все лил да лил, сегодня, как вчера, – И лодку все несло теченьем. Но вот настал конец мученьям: На пятый, что ли, день с утра Установилася погодка – В тумане голубом зазеленел лесок. По малом времени с разгону врылась лодка В береговой песок. Тут, выйдя на берег и помолившись богу, Царь с мужиком пустились в путь-дорогу. Шли, шли да шли. Усталые, в пыли, Прибились к деревушке. Но в первой же избушке Нерадостную им пришлось услышать весть: Во всей деревне им никто не даст поесть. То ж, дескать, самое и в деревнях соседних. Такой-де мужики дождалися поры: Пообнищали все дворы, Давно уж в закромах нет выскребков последних. Голодный царь, кляня судьбу, Шел из избы в избу, Не верил сам тому, что видел: «За что так бог людей обидел? Несчастье с этаким житьем – Век вековать в лихом мытарстве! Хотел бы знать я, в чьем таком проклятом царстве Нам подыхать с тобой приходится вдвоем?» «Аль ты еще не сметил? – Мужик царю ответил. – В твоем, отец! В твоем!» «Что врешь ты, хам? За эти речи… Вот где твой истинный-то нрав… Да я… – Тут, голову втянувши глубже в плечи, Царь проворчал: – Я… что ж…. возможно, ты и прав… Но все ж я есть хочу… Терпенья больше нету… Попробую зайти еще в избушку эту!» Зашел – и в тот же миг оттудова стрелой С огромным хлебом под полой. А за царем старуха следом Со старым дедом. «Держи! Лови его! – кричат. – Последний хлеб украл! Хранили для внучат!» Царь, что есть мочи, без оглядки Мчал огородом, через грядки, Домчался быстро до реки. Глядит: на берегу толпятся мужики, Склонившися над мертвым телом. А тело-то – без головы. Стал царь как вкопанный: «Я… вы… я, братцы… вы…» «Чего тут выкаешь? Ты за каким тут делом?» «Гляди! Откелева такой?» «Фома, пощупай-ка рукой, Что он запрятал там под полу?» «Ищи!» «Ой, батюшки, находка какова: Вить под полою… голова!» «Да что ты? Мертвая?!» – «Ну, так и есть, гляди-ко!» «В крови весь чуб!» «Я… братцы… хлебец тут…» Царь озирался дико. «Молчи! Убивец! Душегуб!» «Чего нам с подлым этим гадом Тут канителиться-то зря? Веревка есть, осина рядом…» К осине мужики приволокли царя. «Ну, ирод, кайся!» «Да не брыкайся!» «Сунь в петлю-то башку!» – «Теперича тащи!» «На добром слове не взыщи: За подлые дела виси тут под откосом!» Рванулся в петле царь… и угораздил носом – Во что? – да прямо в щи, Что на столе пред ним стояли! «Фу!.. фу!.. – очнувшися кой-как от забытья,

Зафыркал царь. – Где ж это я? Да вправду – это я ли?» Дивуясь, царь вокруг глядел: В покое у себя сидит он, как сидел. Дымятся щи пред ним… Вот каша разопрела… Вот ложка та, которою он ел: Она еще как след обсохнуть не успела… И тот же мужичок стоит перед столом: «Бью, государь, тебе челом!..» «От твоего от челобитья Спокойно не смогу теперь ни есть, ни пить я! – Сурово молвил царь, почуявши в груди Жуть превеликую и тяжкое смятенье. – Не знаю, кто ты! Явь, лихое ль привиденье? Но… слышь, уйди отсель, – покуда жив! Уйди!»

1916 г.

Когда народ восстал, наш бывший царь, наверно, Средь преданных ему персон С надеждою скулил: «Да так ли дело скверно? Да, может, это – черный сон?» Чтоб царский черный сон стал нашей светлой явью, Друзья, нам должно всем идти – и мы пойдем – Одним путем! И этот путь – к народоправью!

1917 г.

Басни Эзопа^*

Лев, лиса и олень

У Льва Болела голова И кости старые ломило. «Ох, ничего-то мне не мило, И опротивели вы все! – Сказал он кумушке Лисе, Своей советнице сановной. – Казнить вас казнью поголовной, Чтоб понимали, значит… м-да!.. Ох, как под ложечкой сдавило… Ох, беда!.. И сердце: то замрет, то больно заколотит… На что ни погляжу, ото всего воротит. С чего бы это все?.. Аль помирать пора?..» «О царь! – Лиса в ответ. – Ты, помнится, вчера Поужинать изволил очень плотно». «Вчера? Я б и сейчас подзакусил охотно. Да чем? Тому назад не больше два денька В лесу я видел оленька: Красавец этакий, с ветвистыми рогами. Что, ежели б его ты привела сюда? Вот это – царская еда: Поесть – и закусить оленьими мозгами!» Чрез полчаса Неслась Лиса, По высочайшему веленью, Искать в лесу тропу оленью. Нашла и двинулась по ней. К исходу двух иль трех (не помню точно) дней Олень разыскан. Вид принявши важно-строгий, Лиса к нему: «О дивнорогий! Тебе я в качестве смиренного посла Известье важности великой принесла, Веленье нашего священного владыки. Осиротеть должны мы скоро, горемыки: Лев – при смерти. И вот пред тем, как жертвой стать, Беспомощной, печальной жертвой тленья, Царь – так милы ему олений ум, и стать, И прыть оленья! – Царь, долго думая, размыслил передать Тебе бразды правленья. Волк, дескать, лют, медведь – ленив, Свинья – глупа, а тигр – хвастлив… Лишь об одном тебе нет двух различных мнений. Пресекся львиный род, да здравствует олений! Спеши же к дряхлому царю, Пока уста его злой смертью не сомкнуты. Пусть вместе с воющим народом я узрю Его последние счастливые минуты. О благороднейший, иди к нему скорей!» И новый царь зверей, Принявши льстивые слова Лисы на веру, Ввалился в львиную пещеру, – Но в тот же миг, вконец испуганный и злой, Последней клятвою проклявши лисьи речи, Весь окровавленный от доброй львиной встречи, Махнул назад стрелой. «Держи его!.. Лови!.. Да что же я?.. Да где я?.. – Ревел взбешенный Лез, собою не владея. – Вы шутки шутите со мной?.. Лиса! Верни его! Какой ни есть ценой, Но притащи его, злодея!» Лиса застыла: «Вот так раз! Вот так задача!» Но делать нечего: приказ! Пустилась в лес, едва не плача, От свежего следа не отрывая глаз. По следу выбравшись на тихую полянку, Лиса настигла беглеца. «Не подходи! – вскричал Олень. – Убью подлянку!» «Ах, все равно я жду конца! И без того уж я убита. Мне не страшны твои копыта И не страшны твои рога. На, бей! От жизни мне равно не ждать уж толка: Лев хочет посадить теперь на царство Волка, Да, Волка, моего презлейшего врага! Олень, ты – жалкий трус: к кому ты шел с опаской? К царю, который ждал – с отеческою лаской Прижать тебя к своей груди, Кто, встав на радостях с постели без подмоги, Встречал тебя: „Мой сын, наследник мой, гряди!“ А ты… Какой позор! Скорей давай бог ноги! Мне вспомнить совестно! Я от стыда горю!..» Размяк Олень совсем: «Утешься, друг мой верный!.. Я совершил поступок скверный!.. Я… я покаюся… Веди меня к царю!..» Лев ждал дружка: «А ну, теперь задай-ка тягу!» Схватил и уписал до косточки беднягу. Покамест Лев глотал кишки да потроха, Лиса… мозгами закусила. Хватился Лев мозгов: «Тьфу, дьявольская сила! Да где ж мозги?» «Мозги, ха-ха? – Осклабилась Лиса в приличном отдаленьи. – Что выдумал искать, ха-ха: мозги оленьи! Да разве ж могут быть мозги у дурака, Которому помял однажды Лев бока, А он, доверившись посулам, самолично В объятья львиные пожаловал вторично?!»

* * *

Мораль Эзопову боюсь переводить, Хоть перевод вполне возможен. Стал ныне и Эзоп не очень-то надежен, С моралью надо погодить.

«Врач»

На клетку с птичками не раз Мурлыка-Кот глядел, не отрывая глаз: «Ну что за миленькие пташки». Но пташки знали уж мурлыкины замашки. Прослышав как-то стороной, Что нездоровится затворнице одной, Наш Кот на хитрости пустился: Надел очки, принарядился, Стал перед клеткою и, лапкой в дверь стуча, Мурлычит ласково: «Не надо ли врача? Как чувствовать себя изволите вы, детки?» «Спасибо, хорошо, – ответили из клетки, – Так хорошо, вообрази, Как будто бы тебя совсем и нет вблизи».

Мальчик и прохожий

«Спа…си…те!.. Ай!.. То…ну!» «Вот видишь! – стал корить несчастного прохожий. – Зачем же ты, малец пригожий, Полез на глубину? Ай-ай! Ну, разве можно Купаться так неосторожно? Ужо, дружок, вперед смотри…» Прохожий говорил с великим увлеченьем, А мальчик, втянутый в водоворот теченьем, Давно пускал уж пузыри!

* * *

Есть тьма людей: нравоученьем Они готовы вам помочь в беде любой, Отнюдь не жертвуя собой!

Пескарь

Бог весть из-за какой Такой Причины, Среди морской Пучины Вели с Китами бой Дельфины. То увидал Пескарь: «Ой, братцы! Что я зрю? Голубчики, да что вы?! Давайте я вас помирю!» «Вон! – гаркнули бойцы. – Да мы скорей готовы Все лечь костьми, чем дать мирить нас – Пескарю».

Слепой

Какой-то бойкий паренек На людях в праздничный денек, Для смеха всякие откалывая штуки, Слепому старику волчонка сунул в руки: «Вот, распознай-ка, что за зверь?» «Да что ж, он мал еще… Узнай его теперь! Одно могу сказать, – старик ответил парню, – Что этого зверька не след пускать в овчарню!»

Плакальщицы

Лишившись дочери любимой, Антигоны, Богач Филон, как должно богачу (Не скареду, я то сказать хочу), Устроил пышные на редкость похороны. «О матушка, скажи, как это понимать? – В смущенье молвила сквозь слезы дочь вторая. – Сестре-покойнице ужели не сестра я И ты – не мать, Что убиваться так по ней мы не умеем, Как эти женщины, чужие нам обеим? Их скорбь так велика И горе – очевидно, Что мне становится обидно: Зачем они сюда пришли издалека При нас оплакивать им чуждую утрату?» «Никак, – вздохнула мать, – ты, дочь моя, слепа? Ведь это – плакальщиц наемная толпа, Чьи слезы куплены за дорогую плату!» В годину тяжких бед умейте отличать Скорбь тех, кто иль привык, иль вынужден молчать, От диких выкриков и воплей неуемных Кликуш озлобленных и плакальщиц наемных!