Том 1. Стихотворения, 1912–1931 гг.

Пастернак Борис Леонидович

ТЕМА

Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.Скала и – Пушкин. Тот, кто и сейчас,Закрыв глаза, стоит и видит в сфинксеНе нашу дичь: не домыслы в тупикПоставленного грека, не загадку,Но предка: плоскогубого хамита,Как оспу, перенесшего пески,Изрытого, как оспою, пустыней,И больше ничего. Скала и шторм.

В осатаненьи льющееся пивоС усов обрывов, мысов, скал и кос,Мелей и миль. И гул, и полыханьеОкаченной луной, как из лохани,Пучины. Шум и чад и шторм взасос.Светло как днем. Их озаряет пена.От этой точки глаз нельзя отвлечь.Прибой на сфинкса

не жалеет свечИ заменяет свежими мгновенно.Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.

На сфинксовых губах – соленый вкусТуманностей. Песок кругом заляпанСырыми поцелуями медуз.

Он чешуи не знает на сиренах,И может ли поверить в рыбий хвостТот, кто хоть раз с их чашечек коленныхПил бившийся как об лед отблеск звезд?

Скала и шторм и – скрытый ото всехНескромных – самый странный, самый тихий,Играющий с эпохи ПсамметихаУглами скул пустыни детский смех...

ВАРИАЦИИ

1. Оригинальная

Над шабашем скал, к которымСбегаются с пеной у рта,Чадя, трапезундские штормы,Когда якорям и портам,

И выбросам волн, и разбухшимУтопленникам, и седымМосткам набивается в ушиКлокастый и пильзенский дым.

Где ввысь от утеса подброшенФонтан, и кого-то позватьСрываются гребни, но – тошноИ страшно, и – рвется фосфат.

Где белое бешенство петель,Где грохот разостланных гроз,Как пиво, как жеваный бетель,Песок осушает взасос.

Что было наследием кафров?Что дал царскосельский лицей?Два бога прощались до завтра,Два моря менялись в лице:Стихия свободной стихииС свободной стихией стиха.Два дня в двух мирах, два ландшафта,Две древние драмы с двух сцен.

2. Подражательная

На берегу пустынных волнСтоял он, дум великих полн.Был бешен шквал. Песком сгущенный,Кровавился багровый вал.Такой же гнев обуревалЕго, и, чем-то возмущенный,Он злобу на себе срывал.В его устах звучало «завтра»,Как на устах иных «вчера».Еще не бывших дней жараВоображалась в мыслях кафру,Еще не выпавший туманГустые целовал ресницы.Он окунал в него страницыСвоей мечты. Его романВставал из мглы, которой климатНе в силах дать, которой знойПрогнать не может никакой,Которой ветры не подымутИ не рассеют никогдаНи утро мая, ни страда.Был дик открывшийся с обрываБескрайный вид. Где огибалКупальню гребень белогривый,Где смерч на воле погибал,В последний миг еще качаясь,Трубя и в отклике отчаясь,Борясь, чтоб захлебнуться вмигИ сгинуть вовсе с глаз. Был дикОткрывшийся с обрыва секторЗемного шара, и дикаНеоборимая рука,Пролившая соленый нектарВ пространство слепнущих снастей,На протяженье дней и дней,В сырые сумерки крушений,На милость черных вечеров...На редкость дик, на восхищеньеБыл вольный этот вид суров.Он стал спускаться. Дикий чашникГремел ковшом, и через крайБежала пена. Молочай,Полынь и дрок за набалдашникЦеплялись, затрудняя шаг,И вихрь степной свистел в ушах.И вот уж бережок, пузырясь,Заколыхал

камыш и ирис,И набежала рябь с концов.Но неподернуто-свинцовПосередине мрак лиловый.А рябь! Как будто рыболоваСвинцовый грузик заскользил,Осунулся и лег на илС непереимчивой ужимкой,С какою пальцу самоловУмеет намекнуть без слов:Вода, мол, вот и вся поимка.Он сел на камень. Ни однаЧерта не выдала волненья,С каким он погрузился в чтеньеЕвангелья морского дна.Последней раковине дорогСердечный шелест, капля сна,Которой мука солона,Ее сковавшая. Из створокНе вызвать и клинком ножаТого, чем боль любви свежа.

Того счастливейшего всхлипа,Что хлынул вон и создал риф,Кораллам губы обагрив,И замер на устах полипа.

3

Мчались звезды. В море мылись мысы.Слепла соль. И слезы высыхали.Были темны спальни. Мчались мысли,И прислушивался сфинкс к Сахаре.

Плыли свечи. И казалось, стынетКровь колосса. Заплывали губыГолубой улыбкою пустыни.В час отлива ночь пошла на убыль.

Море тронул ветерок с Марокко.Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.Плыли свечи. Черновик «Пророка»Просыхал, и брезжил день на Ганге.

4

Облако. Звезды. И сбокуШлях и – Алеко. – ГлубокМесяц Земфирина ока —Жаркий бездонный белок.

Задраны к небу оглобли.Лбы голубее олив.Табор глядит исподлобья,В звезды мониста вперив.

Это ведь кровли ХалдеиНапоминает! Печет,Лунно; а кровь холодеет.Ревность? Но ревность не в счет!

Стой! Ты похож на сирийца.Сух, как скопец-звездочет.

Мысль озарилась убийством.Мщенье? Но мщенье не в счет!

Тень как навязчивый евнух.Табор покрыло плечо.Яд? Но по кодексу гневныхСамоубийство не в счет!

Прянул, и пыхнули ноздри.Не уходился еще?Тише, скакун, – заподозрят.Бегство? Но бегство не в счет!

5

Цыганских красок достигал,Болел цингой и тайн не делалИз черных дырок тростникаВ краю воров и виноделов.

Забором крался конокрад,Загаром крылся виноград,Клевали кисти воробьи,Кивали безрукавки чучел,

Но, шорох гроздий перебив,Какой-то рокот мёр и мучил.

Там мрело море. БерегаГремели, осыпался гравий.Тошнило гребни изрыгать,Барашки грязные играли.

И шквал за Шабо бушевал,И выворачивал причалы.В рассоле крепла бечева,И шторма тошнота крепчала.

Раскатывался балкой гул,Как баней шваркнутая шайка,Как будто говорил КагулВ ночах с очаковскою чайкой.