Том 1. Тяжёлые сны
Шрифт:
– Своею пропагандой.
– А!
Хитрое и пронырливое выражение пробежало по лицу Мотовилова, словно он внезапно придумал что-то очень удачное. Он сказал:
– Да я не поручусь и за то, что он… кто его там знает; живет в стороне, особняком, прислуга внизу, он наверху. У меня сердце не на месте. Вы меня понимаете, вы сами отец, ваш гимназист – мальчик красивый.
– Да вы, может быть, слышали что-нибудь? – спросил Вкусов с беспокойством.
– Не слышал бы, так не позволил бы себе и говорить о таких вещах, – с достоинством сказал Мотовилов. – Поверьте, что
– О чем шушукаетесь? – спросил подходя Баглаев. Мотовилов отошел.
– Да вот о Логине говорим, – печально сказал исправник.
– А! Умный человек! Надменный! Все один! Он, брат, нас презирает, и за дело; мы свиньи! Впрочем, он и сам свинья. Но я его люблю, ей-богу, люблю. Мы с ним большие друзья – водой не разольешь.
Вкусов задумчиво смотрел на него тусклыми глазами, покачивал головою и шамкал:
– Се вре! Се вре!
Глава шестнадцатая
Логин искал, куда бы поставить опорожненное блюдечко, и забрел в маленькую, полутемную комнату. Тоскующие глаза глянули на него из зеркала. Досадливо отвернулся.
– Дорогой мой, какие у вас сердитые глаза! – услышал он слащавый голос.
Перед ним стояла Ирина Авдеевна Кудинова, молодящаяся вдова лет сорока, живописно раскрашенная. У нее остались после мужа дочь-подросток, сын-гимназист и маленький домик. Средства были у нее неопределенные: маленькая пенсия, гаданье, сватанье, секретные дела. Одевалась по-модному, богато, но слишком пестро (как дятел, сравнивала Анна). Бывала везде, подумывала вторично выйти замуж, да не удавалось.
– Что ж вы, мой дорогой, такой невеселый? Здесь так много невест, целый цветник, одна другой краше, а вы хандрить изволите! Ай-ай-ай, а еще молодой человек! Это мне, старухе, было бы простительно, да и то, смотрите, какая я веселая! Как ртуть бегаю.
– Какая еще вы старуха, Ирина Авдеевна! А я очень веселюсь сегодня.
– Что-то не похоже на то! Знаете, что я вам скажу: жениться бы вам пора, золотой мой.
– А вам бы всех сватать!
– Да право, что так-то киснуть. Давайте-ка, я вас живо окручу с любой барышней. Какую хотите?
– Какой я жених, Ирина Авдеевна!
– Ну вот, чем не жених? Да любая барышня, вот ей-богу… Вы-образованный, разноречивый.
Подошел Андозерский. Бесцеремонно перебил:
– Не слушай, брат, ее. Хочешь жениться – ко мне обратись: я в этих делах малость маракую.
– Хлеб отбиваете у меня, – жеманно заговорила Кудинова, – грешно вам, Анатолий Петрович!
– На ваш век хватит. У вас пенсия.
– Велика ли моя пенсия? Одно название.
– Я, брат, даром сосватаю, мне не надо на шелковое платье. И себя пристрою, и тебя не забуду. Только чур, – таинственно зашептался он, отводя Логина от Кудиновой, – пуще всего тебе мой зарок – за Нюткой, смотри, не приударь: она – моя!
– Зачем же ты Неточку к актеру ревнуешь?
– Я не ревную, а только актер глазенапы запускает не туда, куда следует, с суконным рылом в калачный ряд лезет. Да и все-таки на запас. Я тебе, так и быть, по секрету
– Чего ж ты говоришь, что она – твоя?
– Влюблена в меня по уши, это верно. Да тут есть крючок, – принципы дурацкие какие-то. Поговорили мы с нею на днях неласково. Ну, да что тут много растабарывать: ты мне друг, перебивать не станешь.
– Конечно, не стану.
– Ну, и добре. Вот займись-ка лучше хозяйкой.
– Которою?
– Конечно, молодою. Эх ты, бирюк! Ну, я, дружище, опять в пляс.
Логин остался один в маленькой гостиной. Мысленно примерял роли женихов Клавдии и Неты. Холодно становилось на душе от этих дум.
Нета – переменчивый, простодушный ребенок, очень милый. Но чуть только старался передставить Нету невестою и женою, как тотчас холодное равнодушие мертвило в его воображении черты милой девушки, глуповатой, избалованной, набитой ветхими суждениями и готовыми словами.
«Вот Клавдия – не то. Какая сила, и страстность, и жажда жизни! И какая беспомощность и растерянность! Недавняя гроза прошла по ее душе и опустошила ее, как это было и со мною когда-то. Мы оба ищем исхода и спасения. Но нет ни исхода, ни спасения: я это знаю, она предчувствует. Что нам делать вместе? Она все еще жаждет жизни, я начинаю уставать».
Это были мысли то восторженные, то холодные, а настроение оставалось таким же. Пока вспоминалась Клавдия такою, как она есть, было любо думать о ней: энергичный блеск ее глаз и яркий внезапный румянец грели и лелеяли сердце. Но стоило только представить Клавдию женою, очарование меркло, исчезало.
Иной образ, образ Анны представился ему. Видение ясное и чистое. Не хотелось что-нибудь думать о ней, иначе представлять ее: словно боялся спугнуть дорогой образ прозаическими сплетениями обыкновенных мыслей.
Закрыл глаза. Грезилось ясное небо, белые тучки, с тихим шелестом рожь и на узкой меже Анна – веселая улыбка, загорелое лицо, легкое платье, загорелые тонкие ноги неслышно переступают по дорожной пыли, оставляют нежные следы. Открывал глаза – видение не исчезало сразу, но бледнело, туманилось в скучном свете ламп, милая улыбка тускнела, расплывалась, – и опять закрывал глаза, чтобы восстановить ненаглядное видение. Назойливое бренчанье музыки, топот танцующих, глухой голос юного дирижера, – а над всем этим гвалтом слегка насмешливая улыбка, и загорелые руки в такт музыки двигались и срывали синие васильки и красный мак.
– Однако, вам не очень весело: вы, кажется, уснули, – раздался над ним тихий голос.
Открыл глаза: Клавдия. Встал. Сказал спокойно:
– Нет, я не спал, а так, просто замечтался. Глаза Клавдии, зеленея, светились знойным блеском. Спросила:
– Мечтали о Нюточке?
– Мало ли о чем мечтается в праздные минуты, – ответил Логин.
Натянуто улыбнулся, с чувством странной для него самого неловкости.
– Счастливая Анюточка! – с ироническою улыбкою и легким вздохом сказала Клавдия и вдруг засмеялась. – А я пари готова держать, что вы воображали сейчас Анютку в поле, среди цветов, во всей простоте. Скажите, я угадала?