Том 1. Тяжёлые сны
Шрифт:
— В ночлежном-то по пятаку припасай с носа, гривенник за ночь, легко сказать! — заговорила старуха, и в ее голосе послышался испуг.
— Вот вы скоро место найдете, — сказал Митя, — тогда отсюда съедете.
— Дай-то Бог, дай-то Бог, — сказала старая, вздыхая.
Митя помолчал, думая, чем бы еще утешить Дуню и Дунину мать.
«Не рассказать ли им про Раечку?» — подумал он.
— Вот какое дело я на днях видел, — подумав немного, сказал Митя.
И
— Бедная женщина, вот ей горе-то!
— Это вы про мать? — с удивлением спросил Митя.
Дуня молча наклонила голову.
— Ведь она сама не доглядела, она и виновата, — возразил Митя. — А вот девочка-то бедная, — как страшно!
Он вздрогнун. Тупая боль в затылке мучила его.
— Что девочка, — сказала Дуня, — Бог прибрал, от греха спас, умерла смеючись да играючи. А матери где ж было углядеть, — человек рабочий!..
— Горбом-то немного достанешь, — подхватила старуха, — тоже, нянек не нанимаешься. Наших ребят Бог бережет. А взял, — Его святая воля. Что наша жизнь? Не живем, только маемся.
Митя закрыл глаза, — Раечка вспомнилась, — она прошла улыбаясь, протягивая к Мите белые руки. На ее лице сияло счастье. Она была бледная и в крови, — но ей не больно было; радостно пахли ладаном ее светлые кудри.
— Как во сне живем, — медленно говорила Дуня, глядя на близкое и бледное небо, — и ничего не знаем, что к чему. И о себе ничего не знаем, и есть ли мы, или нет. Ангелы сны видят страшные, — вот и вся жизнь наша.
Митя глядел на Дуню, улыбаясь — и радостно, и покорно. Он чувствовал теперь, что не больно умирать: только покоряйся тому, что будет.
— А мне она померещилась сегодня, — тихо сказал он.
Дуня вздохнула, и Митя радостно подумал: — «Это — Раечка дышит», — но сейчас же спохватился и понял, что это — Дуня.
— Ты молись, — посоветовала она.
— За Раечку? — спросил Митя.
— За себя, Раечке и так хорошо, — сказала Дуня, и лицо ее озарилось печальною и светлою улыбкою.
Митя помолчал и потом начал рассказывать про учителей, как он их боится и как они кричат.
— И откуда они, учителя, иной раз берутся! Идешь себе по улице, ничего не думаешь, а вдруг он, да как крикнет!
Митя развел руками с видом недоумения и как-то глупо рассмеялся. Он начал говорить, как и они, так же тихо, но они слышали, — привыкли к тихому.
— Я тоже училась, в прогимназии, — сказала Дуня. — Теперь не хожу. Вот, Бог даст, еще шесть месяцев туда похожу, сдам экзамен на сельскую учительницу. Получу место, — поедем с мамочкой в деревню.
— Всё несправки наши; обносились совсем, — угрюмо сказала мать. — Скареды наши хоть бы юбчонкой помогли.
—
— Я им помогала, — с раздражением говорила мать. — Как они нуждались, нашего с Дунечкой немало им пошло. Себя обрывала, потому что я к чужому горю очень восприимчива. Вдруг она теперь все забыла. Вот это меня и возмущает. Помилуй скажи! Заработка такая хорошая, и сейчас человек о себе зазнается.
— А вы у них бываете? — спросил Митя.
— Пошли с Дунькой на днях, — ответила старуха, досадливо усмехаясь своим воспоминаниям. — Приняли, хаять нечего, по-хорошему, — рассказывала она, — и сейчас это закуска. Чего-чего не наставили на столе! А пошли домой, хоть бы тебе, скажи, рваную тряпчонку дали!
— Мамочка! — с тихим укором сказала Дуня.
— Зная свою родную сестру в такой нищете, в бедности, — продолжала не слушая мать, — и они не могут какой-нибудь пятеркой, десяткой, чтоб перевернуться! Закусок рублей на десять, а мы с голоду помираем.
— Мамочка! — опять сказала Дуня погромче и решительнее.
Но старуха быстро бормотала свои жалобы и все вязала, наклоняясь к спицам, словно дремля.
— Буквально все позаложили, попродали! Положение! — говорила она. — Прямо не везет в жизни людям. Зовут: приходи, говорят, мы вам с Дуняшей завсегда очень рады, потому как мы вас любим и очень обожаем, — это они-то нам говорят. Помилуй скажи! Если ты меня так любишь, так докажи, сделай твое одолжение. Нет, это не есть любовь, это — лесть одна.
Смутные воспоминания пронеслись в Митином сознании, — он подумал: «Не жаловался ли кто-то когда-то раньше этими же словами?»
Дуня сидела прямая, неподвижная, положа руки на колени, полузакрыв глаза, — казалось, что она дремлет. В последних солнечных лучах спокойное лицо ее напоминало Мите покой на лице у Раечки.
— А если вы не найдете места? — спросил Митя.
— Как не найти! Не дай Бог! — с тревогой в голосе ответила старуха.
— Бог устроит, — спокойно сказала Дуня, — а захочет, приберет. Это мы думаем, деться некуда, — а дверь-то рядом.
Тонкою и бледною рукою она показала на вечереющее небо. Митя поглядел по направленно ее руки, в окно. Старуха продолжала бормотать свои жалобы. Дуня смотрела на нее светло и строго. Она сказала:
— Мамочка, не ропщи! Бог с ними, нам ихнего не надо.
— А ты мать не учи, — сердито сказала старуха, возвышая голос. — Косы то-то я тебе давно не чесала.
— Так ты, мамочка, на мне и облегчи сердце, а их не брани, — спокойно ответила Дуня.
Мать сразу успокоилась и сказала ворчливо, но уже мирно: