Том 1. Тяжёлые сны
Шрифт:
— В нем есть что-то презренное, скряжническое.
— Ну, не скажите, — прибережешь копейку, так сам себе барин, ни от кого не зависишь.
— Это верно, — подтвердил Хотин, задумчиво поглаживая длинную бороду.
— Может быть, и так, — сказал Логин, — но одни сбережения не могут быть достаточны. Возьмем хоть сберегательные кассы. У них громадные капиталы, но что ж? Вы делаете сбережения в кассе, но это не ставит вас ни в какие отношения с другими вкладчиками. Исчерпали вы ваш вклад и беспомощны: касса ни в каком случае не даст вам в долг.
— Для того ссудосберегательные кассы, —
— Да, это хорошо, но и это узко, — деньги не всегда достаточная помощь. Бывает иногда нужно живое содействие, совет врача, юриста, достать работу или еще что-нибудь. Надо установить тесные связи между членами общества, как в семье, где все друг другу помогают.
— Тоже, какая семья! — сказал Хотин.
— Мы хорошую устроим, — отвечала Анна с ласковою улыбкою.
— Множество людей, — продолжал Логин, — терпят недостаток в необходимом, и они же часто не могут найти работы. А лишних людей нет.
— Да, кабы лишних ртов не было, — спорил Коноплев.
— Не бывает их, — говорил Логин. — Если новый работник увеличивает собою предложение труда, так зато он увеличивает и спрос на чужую работу. Человек не может прожить без помощи других, это понятно: естественное состояние человека — нищета. Но зато естественное состояние общества-богатство, и потому общество не должно оставлять своих сочленов без работы, без хлеба, без всего такого, чего на всех хватит при дружной жизни. В нашем городе, например, найдется немало людей и образованных, и простых, у которых есть досуг, и почти каждый из них во многом нуждается. Они могут соединиться. Можно вперед рассчитать, сколько работы потребуется в год, работы друг на друга. Каждый делает, что умеет: сапожник сапоги тачает…
— И пьянствует, — вставил свое словечко Коноплев.
— Пусть себе пьет, лишь бы свою долю работы сделал, — сказал Ермолин.
— А работы у него будет много, — продолжал Логин, — зато и на него будут работать многие: и врач, и плотник, и слесарь, и учитель, и булочник. Образуется союз взаимной помощи, где каждый нужен другим и каждый братски расположен помочь другим, — зато и ему окажут всегда помощь и поддержку, все будут свои люди, соседи и друзья. Всякому, кто хочет работать, найдется работа. И всякий будет пользоваться большими удобствами жизни, возможностью жить не в тех конурах, в которых теперь живет большинство. А еще выгода, — при таком устройстве добрососедских союзов нет надобности в дорогом посредничестве купцов, хозяев, предпринимателей.
«Он холоден, и не верит, — вдруг подумала Анна, и вся наклонилась на стуле, и с удивлением посмотрела на Логина. — Нет, — опять подумала она, — я ошибаюсь, конечно!»
— А если члены перессорятся? — спросил Коноплев.
— Весьма вероятно, — отвечал Логин. — Но это не беда: неуживчивые выйдут, другие спорщики подчинятся общему мнению, увидят, что это выгодно.
— Нужен капитал, — сказал Хотин, — без денег самых пустых вещей не устроишь.
Деловая озабоченность не шла к нему, — такое у него всегда было рассеянно-мечтательное лицо.
— Каждый человек сам по себе капитал, — сказал Логин. — Инструменты у многих, конечно, найдутся.
— И деньги найдутся, — сказала Анна и опять покраснела.
Странное чувство неловкости
— С миру по нитке, — начал было Шестов. Но уже он так давно молчал, что у него на этот раз не вышло, — горло пересохло, звук оказался хриплым. Шестов сконфузился, закраснелся и не кончил пословицы.
— Самое главное, — сказал Ермолин, — надо для начала людей убежденных, чтоб они верили в дело и повлияли на других своею уверенностью.
— Люди найдутся, — сказал Хотин с уверенным видом и погладил бороду, как будто бы эти люди были у него в бороде.
— Было бы корыто… — начал опять Шестов и опять в смущении замолчал: он видел, что Анна улыбается.
— Заведем в складчину машины, — заговорил Логин, — работа будет производительнее, меньше будет утомлять. Приспособим электричество. Много есть под руками живых сил, которыми не пользуются люди. Заведем общие библиотеки. Будем обмениваться нашими знаниями, будем устраивать путешествия…
— На луну, — тихо сказал кто-то, Логин не расслышал кто.
Логин вздрогнул слегка и заметил, что мечтает вслух.
— Зачем на луну? — досадливо сказал он, — хоть бы по родине, а то мы и ее не знаем как следует.
— Еще один вопрос, — торопливо сказал Коноплев, — типография будет?
При этом его лицо приняло такое— выражение, точно это было самое важное и интересное для него дело, и черные глаза с ожиданием уставились на Логина.
— Что ж, если понадобится, отчего же, — ответил Логин, — в других городах есть, так отчего бы и у нас ей не быть!
— В нашем городе? Что у нас печатать? — спросила, улыбаясь, Анна. — Листок городских известий и сплетен?
— Непременно надо, оживленно заговорил Коноплев, — мало ли здесь учреждений разных, и частных, и казенных, — нужны бланки, книги торговые, объявления, мало ли что. Наконец, книги печатать.
— Какие? Приходно-расходные?
— Ну да вот я напечатаю свое сочинение, — почти готово.
— Для книги-то стоит, согласился Ермолин с едва заметною усмешкою.
— Эта типография, — сказала Анна, — будет как теплица, чтобы взращивать провинциальные книги.
Решили прочесть вслух и обсудить устав. Мальчики вернулись на террасу, и Анатолий выпросил, чтобы читать позволили ему.
После чтения каждого параграфа подымались споры, довольно-таки нелепые. Горячее всех спорили, причем часто не понимали друг друга, Коноплев и Хотин: Коноплев любил спорить, Хотин хотел показать свою практичность, и оба оказывались бестолковыми одинаково. Ермолин и Анна помогали им разобраться и с трудом успевали в этом. Шестов говорил мало, зато много волновался и краснел. Мальчики не ушли и слушали внимательно; Митя горел восторгом и сердился на непонимающих. Логин молчал и смотрел все так же, мечтательными, не замечающими предметов глазами. Но он видел, что ласковые глаза Анны иногда останавливались на нем, — и ему приятно было чувствовать на себе ее взгляд. Казалось ему иногда, что ее чистые глаза, доверчивые, были насмешливы. Да, от насмешливого отношения к себе, зачинателю, и к своему замыслу он никогда не мог совсем освободиться.