Том 1. Тяжёлые сны
Шрифт:
Она говорила спокойно, — и Логину ее слова, и ясная улыбка, и медленные движения рук казались жестокими.
Браннолюбский хлопал под шумок рюмку за рюмкою и быстро пьянел. Вдруг закричал:
— Не согласен! К черту идеалы!
Но тотчас же «ослабел и лег». Биншток и Гомзин прибрали его, и он больше не являлся. Евлалия Павловна притворялась, что весела, но была в жестокой досаде и безжалостно издевалась над Гомзиным. Биншток не подходил к ней и посматривал злорадно.
Баглаев сидел рядом с женою; имел пристыженный вид. Девицы Дылины вернулись с видом «как ни в чем не бывало» и только потряхивали мокрыми косами.
Пришли гимназисты; с хохотом рассказывали что-то Андозерскому. Андозерский захохотал. Крикнул:
— Вот так дети!
Все повернулись к нему.
— Вот наши молодые люди интересное зрелище видели.
— Представьте, — заговорил Петя Мотовилов, показывая гнилые зубы и брызжась слюною, — мальчишки изображают волостной суд: там один из них будто пьяница, его приговорили к розгам. И все это у них с натуры, и тут же приговор исполняют. А девчонки тоже стоят и любуются.
Барышни краснели, кавалеры хохотали. Баглаева сказала пренебрежительно:
— Какие грубые русские мужики!
— Ну и что ж дальше? — спросил Биншток.
— Да мы ушли: очень уж подробно они представляют, даже противно.
Жозефина Антоновна сердито ворчала на мужа, сверкала на всех черными глазами и бросала гневные взгляды на Валю. Совсем неожиданно она заявила:
— Которая дрянь чужих мужей прельщает, той бесстыдной девице иная жена может и глаза выцарапать.
— Руки коротки, — огрызнулась Валя.
— Что ж вы на свой счет принимаете, — накинулась на нее Баглаева, — видно, по вашей русской пословице, знает кошка, чье мясо съела?
Валя хотела было отвечать, но Анна строго уняла ее. Валя ярко покраснела и смущенно начала рассказывать барышням, что говорят в городе о холере. Анна засмеялась, взяла ее за локоть и тихо сказала ей:
— Надо вас, Валя, вицей хорошенько.
— За что ж, Анна Максимовна? Почему ж я знала, что он пойдет? — оправдывалась Валя.
Варвара злорадно смотрела на сестру. Мотовилов сказал внушительно и негромко:
— А вот мне на вас жалуются, госпожа Дылина. Валя сидела как на иголках и растерянно молчала.
— Да-с, крестьяне жалуются, — продолжал Мотовилов, помолчав немного.
— Да за что же? — робко спросила Валя.
— Вообще, недовольны. Вообще, им не нравится, что учительница. Ну, и вы ссоритесь с сослуживцами и детей балуете, да-с! И все вообще у вас идет навонтараты.
— Да я, Алексей Степаныч…
— Ну-с, я вас предупредил, а там не мое дело. А впрочем, и я согласен. По-моему, баба или девка в классе— одно баловство.
— Ну, что о делах теперь! — вмешался было Баглаев. Но жена сейчас же его уняла.
— Какое— ты имеешь право вступаться? Разве тебя просили? Разве ты чей-нибудь здесь любовник? Ты от всякой смазливой вертуньи сам не свой. Знай свою жену, и будет с тебя.
— Знаю, знаю, матушка, виноват!
— То-то, — наставительно сказал Гуторович, — не фордыбачь, виносос, — у тебя еще вино на губах не обсохло.
Молодые люди смеялись.
— Что, напудрили голову? — язвительным шепотом спрашивала Варя у своей сестры. — Так тебе и надо!
Логин и Пожарский стояли в стороне. Логин спросил:
— Скоро на вашей свадьбе запируем?
— Какая там свадьба! —
— Что так?
— Сама девица-ничего, почтительна к нам, что и говорить, да вот где точка с запятой: богатый, но неблагородный родитель и слышать о нас не хочет, — козырь есть на примете.
— Плохо! Но все ж вы попытайтесь.
— Чего пытаться-то? Формальное предложение сегодня по дороге делал, — нос натянули. А вы, почтеннейший синьор, уж за престарелой ingenue приударили, за Ивакиной. Но это сушь! Вы бы лучше наперсницу барышень тронули, — веселенькая девочка!
— Занята уж она, мой друг.
— Фальстаф?
— Нет. Это — ложная тревога Жозефины, — жених
— Елена прекрасная, значит, даром волнуется?
— Совершенно напрасно.
Биншток обратился к Мотовилову с заискивающею улыбкою:
— Алексей Степаныч, вот Константин Степаныч желает прочесть вам стихи.
— Стихи? Я не охотник до стихов: стихами преимущественно глупости пишут.
— Но это, — сказал автор, Оглоблин, — совсем не — такие стихи. Я взял смелость написать их в вашу честь.
— Пожалуй, послушаем, — благосклонно согласился Мотовилов.
Логин с удивлением смотрел на неожиданного автора стихов в честь Мотовилова; его раньше не было на маевке, и как он сюда попал, Логин не заметил. Оглоблин стал в позу, заложил руку за борт пальто и, делая другою рукою нелепые жесты, прочел на память:
Недавно гражданин честной, Наш друг и педагог искусный, Был вдруг постигнут клеветой И возмутительной, и гнусной. И кто же первый клеветник? Его завистливый коллега! Быть может, цели бы достиг Лукавый нравственный калека. Но вдруг за правду поднялся Боярин доблестно бесстрашный, И речью гневно-бесшабашной Скликать сограждан принялся, И им всеобщего протеста Проект разумный предложил Против того, что дали место В тюрьме тому, кто честен был. И говорит, не устава, Боярин мудрый за того, Кто горько слезы лил, рыдая, Когда схватили вдруг его,— И за невинного хлопочет, И постоять за правду рад, И доказать начальству хочет, Кто в этом деле виноват. Хвала, боярин именитый! Живи и здравствуй столько лет, Чтоб был ты в старости маститой Не только дед, но и прадед! А нам тебе кричать пора: Ура! ура! ура! ура!