Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком
Шрифт:
Проня-сирота собирала орехи и вышла на площадку перед часовней, вся синяя: у ней большие глаза, как два синие гостя, синяя безрукавка не доходит до синей юбки и остается переслежинка, как у медведки. Проня, выйдя на площадку, сняла с головы синий платок и, завязав на нем узелок, махнула гусям:
– Гуси, гуси, помутитеся!
– Перестань, – строго сказал отрок Алексей, отпуская гусей: – В путь-дорогу!
Гуси-гонцы сделали круг над озером и полетели к гусиному царю сказать, что синее озеро в золотых краях прекрасное.
Степан Желудь согрелся у костра, вздремнул и не слыхал, как ушли косцы,
Желудь открыл глаза, когда солнце взошло, и видит: два золотые гуся стоят над озером.
– Гусь пошел! – сказал он так, что воронье разлетелось в разные стороны.
Поскорее сел Степан в свою душегубку и поплыл к барину сказать, что гусь пошел и весь этою ночью будет на озере.
У Степана весло и жердь; на чистых местах он гребет, в камышах упирается жердью. Возле Попова луга камыши стоят во весь человеческий рост. Степан обернулся и завязил жердь. Когда вытаскивал, вдруг в камышах зашумело. «Гуси!» – обмер Степан. Обернулся, а камышей уже нет и гусей нет, а на Поповом лугу, на своем месте, сидит батюшка, удит рыбку и повертывает косичкой во все стороны.
– Гусь пошел, – сказал Степан.
Батюшка ничего не ответил, а молча, зачерпнув кружкой озерной воды, плеснул себе в карман подрясника.
«Червячков подмочить», – догадался Степан, зная, что батюшка всегда держит червей для ужения в кармане и они у него там подсыхают.
Из другого кармана батюшка, тоже молча, вынул фляжку и выпил стаканчик.
– Червячка заморить, – сказал он весело Степану. – Видел, видел: славные давеча два гусака пролетели!
– Плыву я сейчас вдоль бережка, – рассказывал Степан, – хоть глаз у меня и зоркий, ничего не вижу. В камышах взял жердь, обернулся назад, завязил. Ка-ак они шунули!
У батюшки клюнуло. Степан затих.
И вдруг им обоим почудилось, будто их сверху кто-то обоих позвал. И оба посмотрели туда.
Теперь уже не было на небе того оборванного белого месяца, что утром, как единственное облачко, таял на небе. Над синим озерком было такое же синее чистое небо, и там, наверху, неслись три первые великие хоровода гусей.
Белый дедушка на горе перекрестился в ту сторону, куда гуси летели…
Не туда ли уходят и хорошие белые деды?
Поповский гусак, что дремал, стоя на одной ноге, поднял красный глаз к небу и вдруг встрепенулся. Сунулся в одну сторону, сунулся в другую и побежал, размахивая крыльями.
– Крылья не подрезаны, – сказал Степан, – как бы он так не улетел за дикими.
– Куда гусаку домашнему улететь! – ответил спокойно батюшка.
– За тридевять земель улетит. Гусь – не курица, птица умная.
– Благует…
– Каждому воли хочется, батюшка.
– Какая тут тебе воля; просто изблаговался гусак: намедни гусыня околела, вот он и благует.
И, вынув из воды удочки, батюшка поплелся в гору привязать гусака. А Степан пошел к барскому двору.
Возле балкона у Принца собралось много мужиков по какому-то делу. Барин спал; они дожидались. Степан пробрался с черного хода и крикнул в спальню:
– Гусь пошел!
– Врешь? – послышалось из спальни. Степан перекрестился.
– Плыву я возле Попова луга вдоль бережка: весло в руке, жердь позади. Хоть глаз у меня и зоркий, ничего не вижу. В камышах, слышу, гуси; обернулся: как они шунули! И полетели, полетели. Гусак поповский чуть-чуть не ушел.
Не успел рассказать Степан,
– Нашему брату, попу, – сказал батюшка, – одним глазком на землю, другим на небо надо смотреть. Сижу я сейчас, рыбку ловлю; одним глазом на поплавок, другим – наверх гляжу. Одним глазом вижу: рыбка клюет, другим – как гуси летят. Шибко идут! Мой гусак чуть-чуть не улетел. Гусь пошел, самый настоящий гусь!
«Как быть с мужиками?» – думал в это время Принц, догадываясь, что мужики пришли по одному затяжному делу.
«Как быть с мужиками? – перебирал в голове Принц. – Удрать потихоньку на озеро черным ходом или же крепко ругнуть, чтобы убирались все к черту и не являлись, пока весь гусь не пройдет. Удрать или ругнуть?»
«Ругнуть!» – решил Принц и открыл дверь балкона.
Впереди, с орденами на груди, стоял солдат-старшина.
– Тебе чего? – спросил барин.
– Доложить вашему благородию: нынче утром на заре гусь пошел!
За старшиной, заслоняя всю толпу красною бородой, стоял огромный Степан Муравейник.
– А тебе что? – спросил довольный старшиною Принц.
– Гусь пошел! – сказал Муравейник. – На чаек с вашей милости.
– Гусь пошел! Гусь пошел! Гусь пошел! – загоготали все мужики.
– Пятак, – говорил вечером Степан Желудь, усаживая лакея Ивана в копну, – ты счастливый: место у тебя сухое и теплое – смотри не усни!
– Горшок, – наставлял он второго Ивана, – не горячись, носа из ямы не высуни, в уток не пали, сиди в яме, как в печке, и жди.
– Каждому хочется гуся убить, – успокаивал Желудь завистливого Принца, провожая плавучий шалаш, – каждый хочет покушать гусятинки. Тут божья воля, и нельзя вперед загадать, где гусь полетит, чье будет счастье… Не приведет бог, ничего не поделаешь, плавай по озеру хоть месяц, – весь гусь пройдет стороной. А даст бог, так и за шалаш зацепится, рукой хватай. Что рукой! В шалаш влетит, сядет, будет глядеть на тебя, только не скажет, – возьми меня, щипи меня, жарь меня, кушай: сладки, сладки мои гусиные лапки! Ну, с богом! – заключил Степан свою речь и оттолкнул Принцев плавучий шалаш от берега.
Кружась, поплыл шалаш от Степановой избы в большое озеро, к Гусиному острову.
Радостный, сидел на кровати Принц с ружьем в руке, готовясь встретить великую гусиную ночь.
– Что может быть лучше охоты? – говорил он себе. – Ничего не может быть лучше охоты. И путешествия, – добавлял Принц, потому что шалаш медленно, но все-таки плыл.
В озере было течение к Гусиному острову. Когда-то здесь были леса и Соловей-разбойник будто бы жил в них, но господа Верхне-Бродские запрудили речку, протекавшую этими лесами; стало озеро с голым островом, на котором отдыхают перелетные птицы; течение запруженной реки сохранилось и теперь немного, и вот почему медленно, цепляясь за камыши, кружась, но все-таки плыл шалаш к Гусиному острову. На помощь течению дул сильный ветер. Низкие сердитые тучи к вечеру затянули все небо, и одно только медное холодное кольцо виднелось внизу, у самого горизонта. Две березки возле Степановой избы, пропадая во тьме, все еще пробовали умолить низкие темные тучи и стояли, как две матери с протянутыми к тучам руками. Белая половина Степановой избы долго виднелась, но наконец тьма закрыла и ее, и березки пропали, и медное кольцо сползло. Вот тогда-то в этих тучах, перекликаясь, как в море невидимые друг другу корабли, издали слышные, близясь и близясь к озеру, наконец-то полетели и гуси.