Том 10. Письма. Дневники (с иллюстрациями)
Шрифт:
После болезни Булгаков снова начинает свою просветительскую деятельность, выступает с лекциями, участвует в диспутах на различные темы, например такие, как «Любовь и смерть», участвует в вечерах, посвященных Пушкину, Гоголю, Чехову... Но за ним внимательно следили, и каждое его выступление попадало под обстрел «дебошира в поэзии», который, послушав Булгакова, тут же «летел с записной книжкой в редакцию». На четвертой полосе газеты появлялась рецензия: «Опять Пушкин!» И вечера запретили. «Идет жуткая осень. Хлещет косой дождь. Ума не приложу, что же мы будем есть? Что есть-то будем?» — писал Булгаков в «Записках на манжетах», вспоминая этот период своей жизни
Здесь М. Булгаков начал писать для местного театра — нужны были революционные спектакли. Так появляются пьесы «Самооборона», «Братья Турбины», «Глиняные женихи», «Парижские коммунары». В письмах родным М. Булгаков подробно описывает свою жизнь во Владикавказе, свои первые литературные и театральные успехи, излагает свою литературную программу. 26 апреля 1921 года в письме к сестре Вере Булгаков доверительно сообщает, «как иногда мучительно» ему «приходится» в творческой работе, что творчество его «разделяется резко на две части: подлинное и вымученное», вымученное идет порой с успехом, а подлинное застревает в комиссиях.
Жизнь во Владикавказе была голодной, неустроенной, приходилось бороться за каждый «кусок» хлеба. Илья Эренбург вспоминал Владикавказ осенью 1920 года, когда он проездом останавливался в местной гостинице: «...все было загажено, поломано; стекол в окнах не было и нас обдувал холодный ветер. Город напоминал фронт. Обыватели шли на службу озабоченные, настороженные; они не понимали, что гражданская война идет к концу, и по привычке гадали, кто завтра ворвется в город» (И. Эренбург. Люди, годы, жизнь. Книги первая и вторая, М., 1961, С. 520). А в 1921 году здесь побывал Серафимович и нарисовал еще более безотрадную картину: «На станции под Владикавказом валяются по платформе, по путям сыпные вперемежку с умирающими от голода. У кассы — длинный хвост, и все, кто в череду, шагают через труп сыпного, который уже много часов лежит на грязном полу вокзала.
Положение безвыходное: денег совершенно нет, койки сокращены до минимума. Жалкие крохи, какие имеются, недостаточны даже, чтобы мертвецов вывозить.
Рабочие заволновались. Они отрывали крохи от своего жалкого заработка и несли в помощь голодным. На собраниях требовали экстренного обложения буржуазии. И добились этого обложения. Были собраны крупные суммы, и началась борьба с голодом и эпидемией. Стали подбирать голодных, сыпных, стали кормить, лечить, одевать».
Вот на этом фоне и развивалась творческая деятельность Михаила Булгакова. А тут еще М. Вокс не пропускал ни одного случая, чтоб не «уколоть», используя для этого даже успешные постановки пьес Булгакова в местном театре.
Наиболее шумный успех выпал на долю пьесы «Сыновья муллы», поставленной первым советским театром к майским дням 1921 года.
Наступили трудные дни, полные противоречивых размышлений. По всему чувствовалось, что Владикавказ исчерпал себя. Булгаков давно подумывал оставить его. Но куда ехать? В Киев? В Москву? Эти вопросы вставали перед ним, но он никак не мог решиться... Семья разбросана по разным городам страны, сестры уехали из Киева, живут в Москве, Петербурге, братья покинули Россию с деникинцами...
Булгаков давно мечтал о Москве, твердо уверенный в том, что в столице не должно быть такого бедственного положения для писателя.
Однако Москва встретила его холодно.
17 ноября 1921 года Михаил Булгаков сообщает матери о том, какую «каторжно-рабочую жизнь» он ведет в Москве, где идет «бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни». Но через несколько месяцев
Эм. Миндлин, бывший в то время секретарем редакции «Накануне» в Москве, в книге «Необыкновенные собеседники» вспоминал о вхождении Булгакова в литературу: «Алексей Толстой жаловался, что Булгакова я шлю ему мало и редко.
„Шлите побольше Булгакова!“
Но я и так отправлял ему материалы Булгакова не реже одного раза в неделю. А бывало, и дважды... С „Накануне“ и началась слава Михаила Булгакова...» (М 1968. С. 115—120).
Желание Алексея Толстого — «Шлите побольше Булгакова!» — совпадало с намерениями самого Михаила Афанасьевича. И он писал... Материальное положение несколько улучшилось, меньше стало беготни в поисках хлеба насущного, больше оставалось времени для творческой работы. Конечно, бытовые неурядицы по-прежнему отнимали много времени; не раз он в фельетонах пожалуется на своих соседей по квартире, которые бранятся между собой, варят самогон, пьют, но все эти «мелочи» отходят на «десятый» план, как только он закрывается в своей комнате и склоняется над чистым листом бумаги. Пред ним оживали картины недавнего прошлого, перед глазами вставали его родные и близкие, сестры, братья, друзья, с которыми ему довелось пережить почти два года гражданской войны в Киеве. Булгаков начал работать над романом, который вскоре получил название «Белая гвардия». Он уже написал «Записки на манжетах», где попытался рассказать самое интересное, что происходило с ним во Владикавказе и Москве, передать внутренние переживания русского интеллигента, попавшего в непривычное для него положение, когда нужно доказывать, что Пушкин — солнце русской поэзии.
Однако и в Москве развернулись настоящие бои вокруг все той же проблемы. Но в Москве и Петрограде возникают десятки частных и кооперативных издательств, в Берлине печатают его рассказы и фельетоны, очерки о Москве и Киеве...
«Я живая свидетельница того, с каким жадным интересом воспринимались корреспонденции Михаила Булгакова в Берлине, где издавалась сменовеховская газета „Накануне“. Это были вести из России, живой голос очевидца», — вспоминала много лет спустя Любовь Евгеньевна Белозерская.
В начале 1923 года Михаил Булгаков — уже признанный в Москве и Берлине писатель и журналист. Его печатают не только в «Накануне» и литературном приложении газеты, но и в других московских газетах и журналах. В письме к Юрию Слезкину он рассказывает о своих творческих планах, о тех затруднениях, которые уже беспокоят его в связи с готовящимся в Берлине выходом «Записок на манжетах». Но настоящие конфликты еще впереди, а пока Булгаков с оптимизмом всматривается в будущее страны, которая только что получила новое название — Советский Союз.
Читаешь его «Золотистый город», опубликованный в четырех номерах «Накануне» за сентябрь-октябрь 1923 года, и словно видишь живые, прекрасные картины новой жизни, создаваемой умом, сердцем, руками людей, объединенных в единый и могучий Союз и показавших всему миру свои немалые достижения в сельском хозяйстве.
Михаила Булгакова радует сельскохозяйственная выставка, возникшая в неслыханно короткие сроки. И с каким презрением описывает он нэпмана и его Манечку, гремящую и сверкающую «кольцами, браслетами, цепями и камеями»; эта пара враждебна той «буйной толчее», которая спешит на выставку. Нэпман бормочет: