Том 10. Рассказы и повести
Шрифт:
Настроение кают-компании «Воина» было невеселое.
Никому не улыбалось после долгих стоянок и развлечений на берегу крейсерство в негостеприимном Беринговом море с беспокойными вахтами, скукой, без писем и газет, без свежей провизии, которой не достанешь в поселках и на островах. Разве только рыбу. Кроме двух-трех человек, никто не любил и не чувствовал моря с его разнообразными и сильными впечатлениями. Служба была неприятной повинностью. Большая часть моряков рвалась
Недовольные собрались к обеду шестнадцать человек офицеров, доктор и батюшка.
Качало сильно, и вестовые, разносившие тарелки с супом, выписывали вензеля. Есть его приходилось со сноровкой.
Когда суп благополучно был съеден, на разных концах стола раздались раздражительные замечания о предстоящем плавании.
— Зато, господа, купим дешево котиков на Командорских островах! — заметил старший механик, аккуратный и расчетливый человек, с приобретательными наклонностями, любивший везде покупать солидные вещи для обстановки и для основательных, как он говорил, подарков для своей положительной супруги.
По этому поводу вспомнили о старой «котиковой» истории.
Большая часть офицеров, обрадованная интересной темой, с большим негодованием бранила осужденных моряков.
Из этих обвинений выходило, что несколько попавшихся моряков были исключительно редкими, бессовестными и дурными людьми во флоте, оттого только и могло явиться такое беспримерно позорное дело. Казалось, что негодующие моряки никогда и не думали об условиях, которые создают и даже поощряют людей быть дурными и нехорошими.
Особенно беспощаден был первый лейтенант Николай Николаевич Буйволов, добродушный и ленивый человек лет за тридцать, который особенно гордился старой дворянской фамилией «Буйволовых», ведущих род будто бы от Тохтамыша, и верил в прирожденную дворянскую доблесть так же непоколебимо, как и в то, что выигрывал в Петербурге в макао только тогда, когда его жена перед игрой крестила обе его ладони.
Он находил, что наказание виновных было слишком милостиво.
— Таких мерзавцев следовало бы расстрелять! — пробасил Буйволов.
— И Сибирь… благодарю, Николай Николаич… — протянул ревизор, пригожий молодой лейтенант, вполне уверенный, что проценты со счетов поставщиков — обычное право порядочного человека.
— Мог бы, кажется, подумать об ответственности! — основательно промолвил старший механик. И прибавил, скрывая зависть: — Смелость-то какая… В год тридцать тысяч долларов чистоганом! По курсу шестьдесят тысяч!
Непобедный, уже не смевший при новом старшем офицере бить матросов, особенно горячо заговорил
Старший офицер не вмешивался в разговор. Помалчивали и доктор Федор Федорович, маленький тщедушный доктор, — любитель-художник, восхищавшийся морем и отрицавший медицину, — и пожилой старший штурманский офицер Иван Семенович, осторожно сторонившийся от Непобедного и двух его приятелей, одного мичмана и младшего механика, которые восхищались богатым «аристократическим сынком» и кутили на его счет.
Все трое невольно переглянулись во время речи Непобедного, и в их глазах промелькнули брезгливые улыбки. И они снова уткнули свои лица в тарелки, словно бы не желая слушать эти разговоры.
Но мичман Ариаднин бросил есть и слушал.
Это был долговязый юный брюнет, с близорукими большими глазами, обыкновенно не принимавший участия в разговорах. Он был изобретатель и с упорством маньяка весь отдавался своей idee-fixe — о необыкновенной подводной лодке, которая могла бы уничтожать сразу целую эскадру, хотя сам, необыкновенно добрый и не воинственный, считал войны отвратительным варварством. Кроме этого он был страстный игрок и на днях проиграл в Нагасаки все деньги, которые были, и еще жалованье за полгода вперед.
Он вспыхивал и жмурил глаза, точно от боли, взволнованный и, видимо, не решавшийся заговорить.
Вдруг он «дернул» стакан бордо, хотя никогда не пил вина, и, застенчиво краснея, воскликнул:
— Господа!.. Одного, что ли, нужно расстрелять, если только расстрел что-нибудь изменит… Я не согласен на это… Нет! А главное: сами-то мы каковы?.. А ведь «бичуем маленьких воришек для удовольствия больших»!
На секунду воцарилось молчание.
— И выпалил изобретатель! Так и спросили вашего согласия! — заметил ревизор.
— Вы, мичманенок, дичь несете. А дворянская честь!.. Честь мундира! — пробасил Буйволов.
— Скажите, пожалуйста, какой благородный цензор нравов, дующийся в карты! Толстого, что ли, начитались? Или хотите поразить оригинальным пониманием чести мундира? — сказал Непобедный.
Эти слова вывели из себя добродушного «мичманенка», и не потому, что дышали высокомерием и произнесены были наглым, злым тоном, а только потому, что сказал их ему Непобедный, еще смевший говорить о чести мундира.
Ариаднину был несимпатичен Непобедный, и они почти не говорили друг с другом. Но долговязый мичман не мог и подумать, чтобы Непобедный был наушником адмиральши и так подло оклеветал старшего офицера.
Об этом Ариаднин узнал накануне ухода из Нагасаки от флаг-офицера.
Старший офицер уже хотел остановить эти разговоры, принимавшие благодаря возмущенному «мичманенку» резкий характер, как Ариаднин, побелевший как воротничок его сорочки, полный негодования, вызывающе крикнул, обращаясь к Непобедному: