Том 10. Рассказы и повести
Шрифт:
Немедленно объяснилось, что молодой человек не портной. Он набросился на начальника станции и, чуть не коснувшись его юпитерского лица своим длинным и тонким носом, с фамильярною торопливостью и краткостью допрашивал: «Кто новобрачный?.. Куда? Фамилии генералов? Посаженый ли его высокопревосходительство? Кто — в белом, сером, зеленом костюмах? Кто мать молодой?.. Голубчик… Как же не знаете всех… Непостижимо!..»
Он полетел по перрону, напал на обер-кондуктора, вернулся и небрежно спросил ливрейных лакеев о сиреневом платье. В несколько минут он узнал все, что требовали его обязанности,
— Это — репортер! Завтра попадем в газеты! — с гримаской, но втайне довольная, заметила одна дама.
«Молодая» — высокая, стройная брюнетка с крупной родинкой на загоревшейся матовой щеке, возбужденная и счастливая, казавшаяся гораздо моложе своих двадцати шести, была в «стильном» сером дорожном платье и в большой шляпе с яркими цветами, придававшей ее хорошенькому энергичному лицу что-то кокетливо вызывающее и горделивое.
Она стояла в центре кружка провожающих, обмениваясь со всеми короткими ласковыми словами. Все эти родные и знакомые, не раз подвергавшиеся ее злословию, казалось, так сердечно высказывали ей привязанность, так горячи и искренни были их пожелания, что все, все казались ей в эти минуты необыкновенно милыми, хорошими и добрыми. И она как-то невольно придавала значительность и сердечную приподнятость своим самым обыкновенным и незначащим словам.
Но вдруг по лицу молодой женщины мелькнуло выражение испуга.
— Слушай, мамочка…
Пожилая, внушительного вида, сильно молодившаяся, подкрашенная вдова известного боевого генерала, довольная, что ее Мета вышла наконец замуж влюбленная и расходы заботливой матери сократятся, — услышала своим чутким ухом тревожную нотку в голосе дочери. И генеральша с еще большей нежностью спросила:
— Что, Мета?
— Мне… Пришли в Алупку мой берет… Я забыла взять… Не забудь.
— Завтра пошлю, милая.
И, словно бы внезапно спохватившись, прибавила:
— А ты и не хотела показать, как устроились в купе. Покажи…
— Пойдем, мама…
И когда они вошли в маленькое купе, полное букетами цветов, мать воскликнула:
— И как же хорошо… И как я рада, что ты счастливая! — прошептала мать.
— О да… да… Но, мамочка… Ведь надо Никсу сказать, — чуть слышно, взволнованно сказала Мета.
— Я говорила тебе… Не теперь только…
— А когда?
— Завтра, послезавтра… понимаешь… Как мы обворожительны! — восхищенно промолвила мать и обняла дочь. — Ну, идем, Мета.
Они вернулись на платформу обе веселые.
— Ведь ненадолго прощаемся, Мета… Не правда ли?
— На месяц, мама.
«Никс так меня любит!» — подумала Мета, ища глазами мужа.
Никс, плотный, цветущий, красивый блондин одних лет с женой, с решительными, слегка наглыми голубыми глазами, с подстриженной маленькой бородкой и пушистыми, кверху вздернутыми усами, в темно-синем вестоне * и в мягкой шляпе, ходил по перрону под руку со своим товарищем по лицею, старым другом и сослуживцем по министерству.
Далеко не счастливый по виду,
— Ради самого черта, Венецкий! Сделай все… все…
— Сделаю, Никс…
— Не забудь… Не зарежь меня… Завтра же поезжай к Александре Эсперовне. Всего удобнее в два часа… Прежде был мой час, и муж на службе… Успокой. Ври… ври, объясняя, почему я уехал, не простившись… И скажи, что, как вернусь из Крыма, буду у нее… А то, что обещал, пришлю из Алупки…
— Разве ты, Никс, и у Александры Эсперовны занял?
— А ты думал, что я ей дал взаймы?.. Откуда? От американского дядюшки, что ли, наследство?.. Или ты мне дал?.. Одним словом, будь чрезвычайным послом… И благословляю тебя… В качестве утешителя сделайся другом сердца… Она…
— Свинья ты…
— Охотно верю… Но, главное, уговори моих подлецов кредиторов… Я их просил… Верят мало… Убеди, что получу же за женой средства… Со всеми расплачусь.
— Много ли берешь за женой?
— Не меньше двухсот тысяч… Есть пензенское имение. Продают… Конечно, дурак! — раздраженно прибавил Никс.
— На всякого мудреца довольно простоты…
— Еще если бы был влюблен до одурения… Решил утром сегодня предложить генеральше ультиматум… Сколько? И немедленно двадцать пять тысяч… И понимаешь, какое-то идиотство нашло… Ни слова!.. Неловко было сказать, что, кроме долгов, ничего… А ведь мог бы сегодня заткнуть все дыры… Так и обещал подлецам… И теперь, если они предъявят векселя ко взысканию… Скандал!..
— Скажи жене…
— Еще бы!.. Не броситься же под поезд!.. Я хочу жить как порядочный человек… Для чего же ты держал сегодня над моей головой венец?.. Мета будет прелестной женой… Влюблена, не глупа, не terre a terre [5] с ревнивыми сценами и записными книжками. Душевное спокойствие. Звонки не будут раздражать… Мирный очаг в уютном гнезде. Пора избавиться от моей каторги…
5
Заурядная (франц.).
Вдруг Никс нахмурился и раздраженно промолвил:
— Повернем… Сейчас полюбуешься вот этим мерзавцем, который пришел сюда…
«Мерзавец» в образе почтительного швейцара подошел к Никсу и, снимая фуражку с галуном, чуть слышно прошептал:
— Когда же? Все вам отдал, Николай Иваныч!
— Видите, женился… Получу… Вернусь через месяц… Все получите, — почти тихо, чуть слышно промолвил Никс.
И внушительно и громко прибавил, сунув швейцару золотой:
— Так смотри же, Викентий!.. Ступай!
Никто, разумеется, не догадался в чем дело.
Швейцар, по-видимому, мало обнадеженный, что скоро посмотрит на свои деньги, не особенно горячо поблагодарил и, надевши фуражку, с мрачным видом пошел к выходу.
— Нет!.. Это черт знает что… Скотина вообразил, что удираю из-за его тысячи рублей…
Пробил второй звонок.
— Так будь другом, Венецкий… Все, что просил…
— Постараюсь, Никс.
— Один месяц пусть подождут… Один месяц — и все до копейки… Телеграфируй в Алупку… Разумеется, условно…