Том 11. Благонамеренные речи
Шрифт:
— В Кашине у купца взял-с! — похвастался Стрелов, — старинные купцы их родители! Еще когда Москва всей Расее голова была — еще тогда они торговали!
— Очень, очень приятно, — любезничал Петенька, между тем как Авдотья Григорьевна, стоя перед ним с подносом в руках, кланялась и алела. — Да вы что ж это, Авдотья Григорьевна, с подносом стоите? Вы с нами присядьте! погово-рим-с.
— Что ж, сядьте, Авдотья Григорьевна, коли его превосходительство такое, можно сказать, внимание к вам имеют! — поощрил Стрелов и, обращаясь к Петеньке, прибавил: — Оне у
— Тем лучше-с, тем лучше-с, милая Авдотья Григорьевна! Вот мы и поговорим! Скучаете здесь, конечно?
— Нет-с, нам скучать некогда, потому что мы завсегда в трудах…
— Оне у меня, ваше превосходительство, к своему делу приставлены-с, потому, мы так насчет этого судим, что коли-ежели эта самая… хочь бы дама-с… да ежели по нашему месту без трудов-с… больших тут мечтаниев ожидать нужно-с!
— Да, это так; я это сам… А все-таки, милая Авдотья Григорьевна, сознайтесь, что скучно?
— Конечно, коли-ежели сравнить с Кашином… там одних церквей сколько! Опять же родители…
— А в Петербург хотелось бы? Ну, признайтесь, — хотелось бы?
— Нет уж, куда в Петербург! вот в Кашин… в Угличе тоже весело живут! ну, а Калязин — нет, кажется, этого города постылее!
— Ну, Углич там, Кашин, Калязин… А все, я думаю, сердечко-то так в Петербург и рвется?
— Нет уж… В одном только я петербургскиим господам завидую: что они царскую фамилию постоянно видеть могут!
— Это делает вам честь, сударыня. Что же! со временем, когда дела Антона Валерьяновича разовьются, может быть, вам и представится случай удовлетворить вашему похвальному чувству.
— Нет уж… А вот у нас, в Кашине, один купец в Петербурге был, так сказывал: каждый день, говорит, на Невскиим в золотых каретах…
— Ну, это-то он, положим, от себя присочинил, а все-таки… Знаете ли что? потормошите-ка вы Антона Валерьяновича вашего, да и махнем… а я бы вам всё показал!
— Нет уж… А вы и во дворце бывали?
— Сколько раз, милая Авдотья Григорьевна!
— И государя видеть изволили?
— Сколько раз! Однажды даже…
Петенька вдруг ощутил потребность лгать. Он дал волю языку и целый час болтал без умолку. Рассказывал про придворные балы, про то, какие платья носят петербургские барыни, про итальянскую оперу, про Патти; одним словом, истощил весь репертуар. Под конец, однако, спохватился, взглянул на часы и вспомнил, что ему надо еще об деле переговорить.
— А я ведь к вам, Антон Валерьяныч, между прочим, и по делу, — сказал он.
— Извольте только приказать, ваше превосходительство! Все силы-меры, то есть сколько есть силы-возможности…
— Скажите, неужели дела отца так плохи?
— Так плохи! так плохи! то есть как только живут еще его превосходительство! Усадьба, теперича, без призору… Скотный двор, конный… опять же поля… так худо! так худо!
— Да, и я уж заметил. Давеча бегал — нигде ни одной души не нашел. Один только мерзавец сыскался, да и тот вверх брюхом дрыхнет!
—
— А ведь знаете, генерал немного и вас обвиняет. Говорит, что вы весь лес за десять тысяч продали, тогда как…
— Первое дело, не десять, а пятнадцать тысяч я его превосходительству предоставил. Пять-то тысяч они на покупку Агнушке дома извели… Бог им судья, ваше превосходительство! конечно, маленького человека обидеть ничего не значит, однако я завсегда, можно сказать, и денно и нощно, словом, всем сердцем… Ваше превосходительство! позвольте вам доложить! что я такое? можно сказать, червь ползучий, а может быть, и того хуже-с! Стало быть, ежели теперича сказать про меня: «Антон, мол, Стрелов вор!» — кому в этом разе стыд будет? Мне ли, который, примерно, все силы-меры… или тому, кто меня обидел?
— Так-то так, голубчик, только вот отец говорит, что за одни Петухи можно было десять тысяч выручить, а вы там всего на четыре тысячи дров продали.
— А коли-ежели можно было десять тысяч выручить, кто же, позвольте вам доложить, им в этом препятствие делал? А при сем, позвольте, ваше превосходительство, еще одно слово сказать! Всё — от ихнего нетерпения-с. Может быть, возможно было бы и больше выручить, да что ж, ежели они внимать ничему не хотят! Кто я таков и кто они-с? позвольте вас спросить. Я раб-с, а они господин-с. Следственно, ежели теперича мой господин мне приказывает: «Антон! продай такую-то пустошь за пять тысяч!» И я, значит, видючи, что эта пустошь, примерно, не пять тысяч стоит, а восемь, докладываю: «Не лучше ли, мол, ваше превосходительство, попридержаться до времени?» И коли-ежели при сем господин мне вторительно приказывает: «Беспременно эту самую пустошь чтоб за пять тысяч продать» — должен ли я господина послушаться?
— Ну, все-таки… Впрочем, это дело прошлое, я не об том… Скажите, неужели же у отца совсем-совсем никакого лесу не осталось?.. Ну, понимаете, который бы продать было можно?
— Теперича, ваше превосходительство, ежели всю дачу наскрозь обшарить, кажется, ни одного путного дерева не найти. Для своего продовольствия кой-какой лесишко остался… Так, небольшое количество. Петенька задумался.
— Ну, а земли? ведь есть же лишние?
— Земли, ваше превосходительство, по здешнему месту самый, значит, нестоющий товар. А при сем у папаши вашего в пустошах — один пенек-с. Даже поросли нет, потому что мужицкий скот безвыходно теперича по порубке ходит.
Петенька задумался еще больше и испустил глубокое «гм»…
— Чудеса! — вымолвил он наконец.
— Уж так чудно! так чудно, ваше превосходительство! Первые, можно сказать, по здешней округе помещики были и вдруг…
— Ну-с, так я того… постараюсь как-нибудь вас со стариком уладить. Может быть, сообща что-нибудь и придумаем! — сказал Петенька, поднимаясь.
— Сообща — как же можно-с! сообща — завсегда лучше! Ладком да мирком — смотришь, ан шутя что-нибудь полезное и представится.