Том 11. Былое и думы. Часть 6-8
Шрифт:
– Позвольте, чтоб сказать, что министр юстиции меня зовет в 11 часов в департамент?
– Точно так.
– Зачем же министр вас беспокоит, и притом так рано? Довольно того, что он меня так поздно беспокоил вчера ночью, приславши этот пакет.
– Так вы будете?
– Непременно.
– Вы знаете дорогу?
– А что же, вам велено меня провожать?
– Помилуйте, quelle id'ee! [650]
– Итак…
– Желаю вам доброго дня.
– Будьте здоровы.
650
что за мысль! (франц.). – Ред.
В 11 часов
Он держал какую-то тетрадку и мой паспорт.
– Извините меня, что мы вас побеспокоили, но видите, тут два небольших обстоятельства: во-первых, у вас паспорт швейцарский, а… – он с полицейской проницательностью, испытуя меня, остановил на мне свой взгляд.
– А я русский, – добавил я.
– Да, признаюсь, это показалось нам странно.
– Отчего же? Разве в Бельгии нет закона о натурализации?
– Да вы?..
– Натурализован десять лет тому назад в Морате, Фрибургского кантона, в деревне Шатель.
– Конечно, если так, в таком случае я не смею сомневаться… Мы перейдем ко второму затруднению. Года три тому назад вы спрашивали дозволения приехать в Брюссель и получили отказ…
– Этого, mille pardons [651] , не было и быть не могло. Какое же я имел бы мнение о свободной Бельгии, если б я, никогда не высланный из нее, усомнился в праве моем приехать в Брюссель?
651
тысяча извинений (франц.). – Ред.
Начальник общественной безопасности несколько смутился.
– Однако вот тут… – И он развернул тетрадь.
– Видно, не все в ней верно. Вот ведь вы не знали же, что я натурализован в Швейцарии.
– Так-с. Консул е. в. Дельпьер…
– Не беспокойтесь, остальное я вам расскажу. Я спрашивал вашего консула в Лондоне, могу ли я перевести в Брюссель русскую типографию, т. е. оставят ли типографию в покое, если я не буду мешаться в бельгийские дела, на что у меня не было никогда никакой охоты, как вы легко поверите. Г-н Дельпьер спросил министра. Министр просил его отклонить меня от моего намерения перевести типографию. Консулу вашему было стыдно письменно сообщить министерский ответ, и он просил передать мне эту весть, как общего знакомого, Луи Блана. Я, благодаря Луи Блана, просил его успокоить г. Дельпьера и уверить его, что я с большой твердостью духа узнал, что типографию не пустят в Брюссель; «если б, – прибавил я, – консулу пришлось мне сообщить обратное, т. е. что меня и типографию во веки веков не выпустят из Брюсселя, может, я не нашел бы столько геройства». Видите, я очень помню все обстоятельства.
Охранитель общественной безопасности слегка прочистил голос и, читая тетрадку, заметил:
– Действительно так, я о типографии и не заметил. Впрочем, я полагаю, вам все-таки необходимо разрешение от министра; иначе, как это ни неприятно будет для нас, но мы будем вынуждены просить вас…
– Я завтра еду.
– Помилуйте, никто не требует такой поспешности; оставайтесь неделю, две. Мы говорим насчет оседлой жизни… Я почти уверен, что министр разрешит.
– Я могу его просить для будущих времен, но теперь я не имею ни малейшего желания дальше оставаться в Брюсселе.
Тем история и кончилась.
– Я забыл одно, – запутавшись в объяснении, сказал мне опасливый хранитель безопасности, – мы малы, мы малы, вот наша беда; il у a des 'egards… [652] – Ему было стыдно.
Два года спустя, меньшая дочь моя, жившая в Париже, занемогла. Я опять потребовал визы, и Персиньи опять отказал. В это время граф Ксаверий Браницкий был в Лондоне. Обедая у него, я рассказал
– Напишите к принцу Наполеону письмо, – сказал Браницкий, – я ему доставлю.
652
есть соображения… (франц.). – Ред.
– С какой же стати буду я писать принцу?
– Это правда; пишите к императору. Завтра я еду, и послезавтра ваше письмо будет в его руках.
– Это скорее; дайте подумать.
Приехав домой, я написал следующее письмо:
Sire [653] ,
Больше десяти лет тому назад я был вынужден оставить Францию по министерскому распоряжению. С тех пор мне два раза был разрешен приезд в Париж [654] . Впоследствии мне постоянно отказывали в праве въезжать во Францию; между тем в Париже воспитывается одна из моих дочерей, и я имею там собственный дом. Я беру смелость отнестись прямо к в. в. с просьбой о разрешении мне въезда во Францию и пребывания в Париже, насколько потребуют дела, и буду с доверием и уважением ждать вашего решения.
653
Государь (франц.). – Ред.
654
Второй раз мне был разрешен приезд в Париж в 1853, по случаю болезни М. К. Рейхель. Этот пропуск я получил по просьбе Ротшильда. Болезнь М. К. прошла, и я им не воспользовался. Года через два мне объявили в французском консульстве, что так как я тогда не ездил, то пропуск не имеет больше значения.
Во всяком случае, Sire, я даю слово, что желание мое иметь право ездить во Францию не имеет никакой политической цели.
Остаюсь с глубочайшим почтением вашего величества покорнейшим слугой
А. Г.
31 мая 1861. Лондон, Орсет Гауз, Уэстборн Террас.
Браницкий нашел, что письмо сухо, потому, вероятно, и не достигнет цели. Я сказал ему, что другого письма не напишу и что, если он хочет сделать мне услугу, пусть его передаст, а возьмет раздумье – пусть бросит в камин. Разговор этот был на железной дороге. Он уехал.
А через четыре дня я получил следующее письмо из французского посольства:
Кабинет Префекта полиции. I бюро.
Париж, 3 июня 1861.
М. г.
По приказанию императора имею честь сообщить вам, что е. в. разрешает вам въезд во Францию и пребывание в Париже всякий раз, когда дела ваши этого потребуют, так, как вы просили вашим письмом от 31 мая.
Вы можете, следственно, свободно путешествовать во всей империи, соображаясь с общепринятыми формальностями.
Примите, м. г., и проч.
Префект полиции.
Затем – подпись эксцентрически вкось, которую нельзя прочесть и которая похожа на всё, но не на фамилию Boittelle.
В тот же день пришло письмо от Браницкого. Принц Наполеон сообщал ему следующую записку императора: «Любезный Наполеон, сообщаю тебе, что я сейчас разрешил въезд господину [655] Герцену во Францию и приказал ему выдать паспорт».
655
Я отметил слово господин, потому что при моей высылке префектура постоянно писала «sieur» <субъект (франц. ) >,а Наполеон в записке написал слово «monsieur» <господин (франц.)>всеми буквами.