Том 12. Лорд Дройтвич и другие
Шрифт:
— Да. Он говорит, это вы посоветовали.
— Верно, я. Для человека чести другого пути нет. Однако я не знал, что Фредерик — не человек чести, а бессердечный мерзавец. Только что мне стало известно, что он обручен с Мэвис, племянницей моей бывшей супруги.
— Да, он мне говорил. Маркиз удивился.
— Вам? По телефону, наверное? — прибавил он, представив себе, что сделал бы на месте Фредди.
— Нет, в баре.
— Есть ли предел его наглости?! — вскричал маркиз, искренне поражаясь цинизму молодого поколения. — Не отчаивайтесь. —
— В суд?!
— Естественно. Дорогое дитя, это верное дело. Слава Богу, я догадался послать объявление в парижскую «Геролд Трибьюн»…
— Ой, Господи!
— Да-да. Сразу и послал. Оно в сегодняшнем номере. Присяжных убьет наповал. Несколько сотен тысяч я вам гарантирую. Долларов, конечно. Сколько можно! — добродетельно прибавил маркиз. — Где предел для этих распутников? Пусть узнают, что нельзя безнаказанно разбивать сердца невин…
— Да у меня все в порядке!
— Прошу вас, потише! — укоризненно сказал маркиз. — А то услышат еще! Так нельзя. Вы — в отчаянии. Вы хотите покончить с собой. Плакать можете?
— Я редко плачу.
— Попрактикуйтесь. На них это очень действует. Дважды — нет, трижды — мне довелось присутствовать на суде, когда моему другу князю Бламон-Шеври предъявляли соответствующий иск. И каждый раз эти особы доводили присяжных слезами до того, что те удваивали сумму. Заметьте, дело у них было совсем не такое чистое, как у вас!
— У меня оно чистое?
— Чище некуда.
— Да? Кажется, я его подпортила.
— Чем же?
— Написала Фредди, что за него не выйду. Маркиз покачнулся.
— Написали ему письмо?!
— Да. Он очень обрадовался. Кажется, ему стало гораздо легче.
Маркиз едва добрался до столика и налил себе шампанского. Мечты его рухнули. Тем самым, Рассел Клаттербак, пришедший через несколько мгновений, застал очень мрачную атмосферу; но ее не заметил. Он был слишком счастлив. Хорошему издателю дороже всего блестящий сюжет, а творение Джефа превзошло все ожидания. Когда Терри представила гостя маркизу, он поздравил его с гениальным сыном.
— Да, мозги у него есть! — сообщил он. — Далеко пойдет, помяните мое слово. А что это, конфеты? — Он ловко схватил одну из них, надо же время от времени поддерживать силы. — Терри, можно от вас позвонить? В Америку, жене.
Пока он уговаривал дать ему Бенсонбург, 0231, а Терри пыталась подсказать, что лучше звучит «Бонг-сонг-бу-ур zero deux troix un [138] », снова постучались в дверь, и сердце у Терри подпрыгнуло. Не Джеф ли?
Это был не Джеф, а очень крупный человек с багровой шеей и густыми бровями. Под одним глазом красовался лиловый синяк.
138
Ноль два три один (франц.).
— Мадемуазель
— Да.
— Разрешите побеседовать, — сказал комиссар Бюиссонад и ввалился в номер, явственно напоминая шерифа из второразрядного вестерна.
Когда миссис Пеглер втащила к нему в кабинет упирающегося Честера Тодда, комиссар переваривал второй завтрак. Встретил он ее неприветливо, явно показывая, что она вызывает у него аллергию. Даже мысли о пятистах долларах, которые он благоразумно взял заранее, не смягчали убеждения в том, что особа эта — истинная чума. Американок он вообще не любил, и она его в этом утверждала.
Однако по мере того, как она рассказывала свою поразительную повесть, он заметно оживлялся. Такие случаи он любил. Это вам не смутные подозрения, а солидное, верное дело, в которое приятно впиться зубами.
Вот почему теперь он с довольным видом стоял посреди комнаты. Одна рука лежала на столе, другая — висела вдоль бока, но была готова подняться и указать грозным перстом на преступную особу. Настал его час.
Однако особа не волновалась. Самый вид его и синяк сообщили ей, кто он, и она смотрела на него с достойным отвращением.
— Мадемуазель, я — Бюиссонад, комиссар полиции.
— Так я и думала. Вы хотите со мной поговорить. В чем дело?
— Разрешите ваш паспорт?
— Он у меня в сумке.
— А сумка?
— За вашей спиной, на столе.
— Благодарю, мадемуазель.
Открыв сумку, он высыпал на стол все, что в ней было, взял паспорт и мрачно его просмотрел.
— Все в порядке, да?
Месье Бюиссонад метнул первую молнию:
— Нет, мадемуазель, ни в коей мере. Это паспорт Терэз Трант, тогда как ваша фамилия Фэлло-ус. Вам это кажется занятным? Вы улыбаетесь?
— Простите. Я вас слушаю.
— Фэ-лло-ус, — повторил Бюиссонад. — У нас есть свидетельства, что в Сэн-Роке вы были служанкой мадемуазель Трант. Так?
— В определенном смысле.
— Не понимаю. Были вы служанкой или не были?
— Была.
— Прекрасно. Собственно говоря, отрицать это бесполезно. Вас опознали. Итак, в Сэн-Роке вы — Фэл-ло-ус, служанка. Здесь, в Ровиле, вы мадемуазель Трант. Наводит на размышления. Невольно спросишь, что же сталось с настоящей мадемуазель Трант?
— Она вернулась в Америку.
— Оставив вам свой паспорт, одежду и деньги. Что может быть естественней!
— Что ж, я ее убила?
Именно так думал месье Бюиссонад и уже представлял свою фотографию в газетах.
— Это, — сказал он, — мы и выясним.
Рассел Клаттербак смотрел на комиссара с явственной неприязнью. Тот, в конце концов, испортил приятнейший визит.
— Кто этот субъект? — спросил он, глядя на него тем холодным взглядом, каким взглянул бы на преуспевающего автора, переметнувшегося в другое издательство. — Напоминает страдальца-издольщика.