Том 12. Стихотворения

Гюго Виктор

Могила

Служи свободе.

Гармодий

Кто ты?

Могила

Я — склеп. Решай! Казни или умри.

Корабль на горизонте

А я — пловучий склеп: изгнанники внутри.

Меч

Дождемся деспота.

Гармодий.

Я зябну: ветер.

Ветер

Мчу я С собою голоса. Я разношу, кочуя, Стенанья изгнанных — замученных, больных, Плач тех, кто, без угла, без хлеба, без родных, Ждет смерти — взорами ища родного края.

Голос в пространстве

Встань,

Немезида, встань! И отомсти, карая.

Меч

Пора. Сгустился мрак. Удобный миг лови.

Земля

Я трупами полна.

Море

Я рдею, всё в крови: Ручьи не раз еще убитых мне доставят.

Земля

Из мертвых каплет кровь, когда убийцу славят. Он по земле шагнет, — я чувствую: во мне Они шевелятся тревожно в глубине.

Каторжник

Я каторжник — вот цепь; ведь я злодей по сути; Увы! Я узнику не отказал в приюте Бежавшему: он был и добр, и слаб, и сед.

Меч

Но в сердце не коли, дашь промах: сердца нет.

Закон

Я был — закон. Я — тень. Я им убит.

Справедливость

Меня же Из храма выгнал он на площадь — для продажи.

Птицы

Весь воздух отнял он у неба; мчимся прочь.

Свобода

Я с вами. — О страна, где воцарилась ночь, Прощай, Эллада.

Вор

Нет! Нам деспот ваш по нраву. Ему судья и жрец поют совместно славу; Крик одобрения он слышит здесь и там; И, значит, ближе он не к честным, а к ворам.

Присяга

О боги, навсегда замкните речь и слово! Доверье умерло в любой душе суровой. Лгут люди. Солнце лжет. И небо лжет. Сильней Задуй, полночный вихрь! Развей, развей, развей Добро и честь! Развей; химеры нет нелепей.

Родина

Сын мой! Тебе я мать! На мне, ты видишь, цепи! И руки я к тебе простерла из тюрьмы!

Гармодий

Как! Заколоть его у дома, в недрах тьмы? Под небом гробовым, пред морем беспредельным? Ударом поразить внезапным и смертельным Пред Бесконечностью, в глубинах Темноты?

Совесть

Такого заколоть спокойно можешь ты.

Джерси, октябрь 1852

XVI

НЕТ!

Пусть Рим разит мечом и мстит кинжалом Спарта. Возмездья жаждая, мы все-таки с ножом Тень Брута не пошлем теперь на Бонапарта: Мы для грядущей тьмы бандита сбережем. Ему отплатится, — я утверждаю это! — За всех изгнанников, за брошенных в тюрьму, За всех растоптанных, за всех лишенных света, За всех трепещущих — отплатится ему! За злодеяния всегда ответит грешный. Оставьте ж месть в ножнах, подобную мечу, И верьте ордерам, что бог, судья неспешный, Вручает времени — ленивцу-палачу. Пусть негодяй живет в своей грязи бездонной: Любой презренный нож он кровью б осквернил. Пусть время движется, каратель непреклонный, Чей плащ таинственный возмездье в складках скрыл. Раз он мерзее всех, пусть он в короне будет — Властитель низких лбов и плоских душ. Сенат Пускай навек престол его семье присудит, Коль самку он найдет и наплодит ребят; С дубьем и мессами — для тела и для духа — Пусть императором теперь он может стать, С поличным схваченный. Пусть церковь-потаскуха, В его нору вползя, скользнет к нему в кровать. Пусть млеет с ним Тролон, и пусть, для всех примером, Сибур ему сапог целует и кадит; Пусть он живет, тиран! Лувеля с Ласенером Стошнило б, если бы он ими был убит! Нет! Бросьте ваш кинжал, мечтатели, сновидцы, — Вы, тайной сильные, суровые бойцы, Что в час его пиров, когда вино струится, Бредете, сжав кулак, в траве, где мертвецы! Всегда над силой мы торжествовали черной. Сильнее молнии холодный гнев сердец. Не убивайте, нет! Ведь вправе столб позорный Быть императором украшен наконец.

Джерси, октябрь 1852

Книга четвертая

«РЕЛИГИЯ ПРОСЛАВЛЕНА»

I

SАСЕR ESTO [6]

Остановись,

Народ! Повремени, Свобода! Нет, этот человек не должен быть убит! Чтоб он, кем попран долг, оскорблена природа, Повержен в прах закон и уничтожен стыд, Чтоб он, обязанный добычею кровавой Засаде, подкупу, железу и свинцу, Убийца, вор и лжец растленный и лукавый, Чьи клятвы ложные — пощечина творцу, Чтоб он, с кем Франция позор себе стяжала, За кем она бредет под звон своих цепей, — Чтоб изверг получил за все удар кинжала, Как Юлий Цезарь — в бок, иль в горло — как Помпей? Нет! Сумрачный злодей, холодный и унылый, Расстреливал, рубил и резал всех подряд, Опустошив дома, он заселил могилы, И взоры мертвецов теперь за ним следят. Едва воссев на трон, наш император новый Дитя лишил отца и мать лишил надежд, По милости его в домах рыдают вдовы И Франция черна от траурных одежд. Для алой мантии его монаршей славы Вам пурпуром, ткачи, не ладо красить нить: Вот кровь, что натекла в монмартрские канавы, Не лучше ли в нее порфиру опустить? В Кайенну, в Африку, — но за какие вины? — На каторгу он шлет героев прежних дней, И капает с ножа багровой гильотины Ему на голову кровь доблестных мужей. Измена бледная к нему в окно стучится, — Сообщнице своей спешит он отпереть; Братоубийца он! Он — матереубийца! Народ! Такой злодей не должен умереть! О нет! Он должен жить! Пусть высшее отмщенье Преступнику несет неотвратимый рок. Пусть он под бременем всеобщего презренья Влачится, голоден и наг, в пыли дорог; Пусть острые шипы свершенных преступлений Впиваются в него, как тысячи клинков; Пусть, ужасом объят, бежит он от селений, Пусть ищет логова в лесах, среди волков; Иль пусть на каторге, бряцая кандалами, Напрасно отзвука он ждет от скал немых; Пусть он всегда, везде встречается с тенями, И пусть не суждено ему встречать живых; Пусть оттолкнет и смерть его неумолимо, Жестокая к нему, как он ко всем жесток… Народ, посторонись! Пусть он проходит мимо: Печатью Каина его отметил бог!

6

Да будет неприкосновенен (лат).

Джерси, 14 ноября 1852

II

ЧТО ГОВОРИЛ СЕБЕ ПОЭТ В 1848 ГОДУ

Нет, власти не ищи; не к ней твои пути. Коль даже призовут, — смиренно отойти Обязан ты; твой дух объят иною сферой: Ты скорбной мысли друг — и ей служи и веруй. Ты понят или нет, но охраняй людей, Как пастырь, и, как жрец, благословляй!.. В своей Родимой Франции, в родном Париже люди Резню затеяли, оголодав; их груди Клокочут яростью. Зловещие, стоят На узких улицах громады баррикад И изрыгают смерть вслепую. Там ты нужен. Туда спеши, туда, один и безоружен; В ужасной той борьбе, в постыдной бойне — грудь Подставить должен ты и душу расплеснуть: Кричать, молить, спасать и стойких и бежавших, Улыбку пулям слать, рыдать над прахом павших!.. Потом в Палате, став на страже боевой, Средь кликов яростных загородить собой Всех, на кого уже разверзла зев темница; Врубаться в эшафот; за тот порядок биться, Что клика наглая колеблет; за солдат, Сбиваемых с пути; за бедняка, — он брат! — За жителя лачуг, оставленных народу, И за печальную и гордую свободу. И в дни, когда везде тоска, тревога, страх, В искусство бодрость влить, что замерло в слезах, И ждать — чем кончится, что в небесах решится… Твой долг — предостеречь и в думы погрузиться.

Париж, июль 1848

III

СМЕШАННЫЕ КОМИССИИ

Они сидят во тьме и говорят: «Мы — суд» — И в башни; в камеры людей безвинных шлют, И в трюмы каторжных понтонов, Что, мрачные как ночь, в портах стоят года, А возле — золотом вся искрится вода, Их черный борт мерцаньем тронув. За то, что дал приют изгнанникам, старик Идет на каторгу, где стон сплошной и крик. В Кайенне, в Боне ждет расправа Всех, кто предателю не сдался без борьбы, Тому, кто, с наглостью взломав замок судьбы, Народное похитил право. Друг справедливости сражен; осуждена На баррикаду хлеб принесшая жена, И сына голод ждет и мука. Честь? Сослана. Закон? В изгнанье много дней. И «правосудие» исходит из судей, Как из гробниц ползет гадюка.