Том 13. Салли и другие
Шрифт:
— Ресторанчик! — Рыжик был шокирован. Конечно, он знал, что на посту директора этот современный Наполеон потерпел полный крах, однако уважения к шурину, которого считал выдающимся умом, не потерял. Чтобы Филлмор Николас, Избранник судьбы, опустился до какого-то ресторана — и не ресторана даже, ресторанчика — это просто неприлично!
Салли, напротив, пришла в восторг, поскольку сестры никогда не питают должного уважения к величию своих братьев.
— Это просто великолепно, — сказала она с энтузиазмом. — Кажется, Филлмор, наконец, нашел занятие по себе.
— Но почему «Попп»? — прервал ее Рыжик, желая разобрать вопрос, который его глубоко озадачил.
— Просто название, глупый. Глэдис замечательно готовит. Так вот, она пекла пирожки, а Филлмор продавал их с лотка. И так у них это хорошо пошло, что они открыли ресторан, и он пользуется большой популярностью. Вот послушай, — Салли вновь издала булькающий смех и перевернула страницу— Где же это? Ах вот: «…прочно встали наноги. Нас ждал мгновенный успех, так что я решил расширяться. Бизнесом движут великие идеи. В настоящее время я обдумываю перспективы развития нашего предприятия и в короткое время планирую открыть филиалы в Нью-Йорке, Чикаго, Детройте и других крупных городах. В каждом поставлю управляющего, и в дополнение к обычным блюдам будем продавать Потрясающие пирожки «Попп». Как только это будет сделано, собираюсь выйти с нашими пирогами на британский рынок…». Ну, не чудо ли!
— Головастый парень. Я всегда говорил.
— Признаюсь, прочитав это, я забеспокоилась. Я столько уже видела этих Великих идей! Филлмор всегда так. Как только что-нибудь у него получается, он начинает это расширять, и в конце концов все лопается. Хорошо, что теперь за ним присматривает Глэдис. Она тут прибавила постскриптум. Всего четыре слова, но какое утешение для сестры! «Я так не думаю!» — вот, что она написала. Не знаю, удавалось ли кому-нибудь меня так ободрить. Слава Богу, она крепко Держит его в руках.
— Пирожки! — задумчиво произнес Рыжик, который уже испытывал приступы здорового голода. — Жаль, они не прислали нам свой потрясающий пирожок. Я бы его съел.
Салли встала и взлохматила ему волосы.
— Бедняга Рыжик! Я знала, ты ни за что не сможешь выдержать. Пойдем, вечер отличный. Давай прогуляемся в деревню и устроим пир в трактире. Мы скоро станет миллионерами, так что можем себе позволить.
Ранние рассказы
Перевод С. Кузнецова (Ссмита).
Редактор Н. Трауберг
СОСЕД СВЕРХУ
Когда стучали в дверь, Аннет Бруэм проходила три стадии. Сначала ей становилось чуть-чуть не по себе. Погруженная в сочинение нового вальса, она почти не замечала стука. На второй стадии ей казалось, будто кто-то погрузил в ее мозг раскаленные щипцы, чтобы отвратить ее мысли от музыки. Наконец, дрожа от гнева, она понимала, что это — личное оскорбление; какой-то невидимый дикарь невзлюбил ее игру и выразил свои взгляды каблуком.
Она выжала педаль и ударила по клавишам.
Сверху послышался знакомый стук.
Аннет встала. Лицо ее залил румянец, подбородок вздернулся.
— Входите! — выкрикнул довольно приятный и бодрый голос; но что такое голос, когда черна душа?
Аннет вошла. Комната оказалась обыкновенной мастерской художника почти без мебели и совсем без ковра. Посередине стоял мольберт, из-за мольберта выглядывали мужские ноги. Над мольбертом клубами подымался никотиновый дым.
— Прошу прощения, — начала Аннет.
— Натурщиц мне пока не надо, — ответил Дикарь.-. Оставьте карточку на столике.
— Я не натурщица, — холодно заметила Аннет. — Я просто зашла…
На этот раз Дикарь, наконец, выглянул из-за укрытия и вынув изо рта трубку, швырнул откуда-то стул.
— Прошу прощения, — сказал он. — Присаживайтесь. Как беспечна природа, распределяя свои дары! Мало того что у подлого невежы — приятный голос, он еще и с виду привлекателен! Сейчас он немного растрепан, волосы стоят дыбом, но в остальном он вполне мил. Даже во гневе Аннет не утратила справедливости.
— Я думал, это еще одна натурщица, — пояснил он. — Как только я здесь поселился, от них никакого отбою нет, приходят по десять штук в час. Сначала я не возражал, но, примерно после восемнадцатого порождения солнечной Италии, они стали действовать мне на нервы.
Аннет терпеливо ждала, пока он закончит.
— Мне очень жаль, — сказала она с интонацией «сейчас-ты-у-меня-получишь», — что моя игра беспокоит вас.
Казалось бы, только эскимос в шкурах и теплом белье выдержит такую манеру; но Дикарь и не поежился.
— Мне очень жаль, — повторила Аннет, намного ниже нуля, — что я вас побеспокоила. Я живу этажом ниже, и слышала, как вы стучали.
— Ну что вы! — дружелюбно запротестовал молодой человек. — Мне ваша музыка очень нравится!
— Тогда зачем стучать? — отозвалась Аннет, поворачиваясь к выходу. — Пожалейте, хотя бы, мою штукатурку, — сказала она через плечо. — Надеюсь, вы не обиделись. Всего хорошего.
— Нет! Постойте!
Она остановилась. Он смотрел на нее и приветливо улыбался. С большой неохотой она признала, что у него приятная улыбка. Его спокойствие все больше действовало ей на нервы. Он давно должен был лежать во прахе у ее ног.
— Понимаете, — начал он, — я люблю музыку, но то, что вы играли, — не мелодия. Одно и то же, одно и то же, как будто пластинку заело.
— Я пыталась закончить фразу, — важно, но уже не так холодно, отвечала Аннет, поневоле оттаивая. Было в этом растрепанном человеке что-то очень привлекательное.
— Фразу?
— Да. Музыкальную. Для моего вальса. Я пишу вальс.
На лице его отобразилось настолько непосредственное, почти детское восхищение, что последний остававшийся лед незаметно растаял, и Аннет ясно поняла, что этот возмутитель спокойствия ей положительно нравится.