Том 13. Салли и другие
Шрифт:
Как правило, заставая эту честнейшую старушку в состоянии глубокой подавленности, я имел обыкновение приводить ее в норму, шлепая ее ладонью между лопатками и призывая держать хвост пистолетом, но сейчас личные беды не оставляли мне досуга на воодушевление теток. Можно было не сомневаться, что какие бы катастрофы и катаклизмы ни случились у нее, они не могли равняться с теми, что обрушились на меня.
— Послушайте, — сказал я, — произошла ужасная вещь! Тетя Далия мрачно кивнула. Мученица на костре была бы жизнерадостнее.
— Можешь поставить свои лиловые носки, что так оно и есть, —
— А кто бы не положил?
Минуту мне казалось, что моя тетя сейчас вскочит и влепит любимому племяннику порядочную оплеуху, но усилием воли ей удалось себя успокоить. Конечно, «успокоить» — не то слово, внутри она продолжала вся кипеть, но ограничила проявления гнева областью устного слова.
— Ты что, не понял, осел ты эдакий? Она открылась и изложила свои условия. Заявила, что позволит Троттеру купить у меня «Будуар», только если я уступлю ей Анатоля.
Вы можете судить о том, как я переволновался, по тому, что в душе у меня на эту страшную весть ничто не отозвалось. При других обстоятельствах, услышав даже о самой отдаленной угрозе того, что сей несравненный податель блюд может выйти в отставку и переправиться к Троттерам, «в пустынном воздухе теряя аромат», [54] — услышав такое, я бы наверняка побледнел, задохнулся и не устоял на ногах, но теперь, повторяю, я выслушал это известие с совершенным спокойствием.
54
В пустынном воздухе теряя аромат. — Цитата из знаменитой «Элегии на сельском кладбище» (1748) Томаса Грэя (перев. В. Жуковского).
— Вот как? — только и переспросил я. — Вы послушайте, родная старушенция, что было. Я только подошел к сейфу и собрался было засунуть на место троттеровские жемчуга, как этот непотребный Л.Дж. Троттер очень заботливо взял и захлопнул дверцу, пресекши, тем самым, мои усилия и старания и поставив меня в крайне безвыходное положение. Я весь дрожу, как осиновый лист.
— И я тоже.
— Что теперь делать, не представляю себе.
— И я не представляю себе.
— Я напрасно ломаю голову, ища выход из этого, как говорят французы, impasse.
— Я тоже. — Она в сердцах запустила Агатой Кристи в подвернувшуюся вазу. Моя тетя, когда негодует, всегда проявляет склонность швырять и пинать всякие вещи. В Тотли-Тауэрс во время одного из наших самых бурных совещаний она перебила у меня в спальне все, что стояло на каминной полке, включая терракотового слона и фарфорового пророка Самуила в младенчестве за молитвой. — По-моему, ни одной женщине в истории не приходилось решать такие вопросы. С одной стороны, на мой взгляд, жизнь без Анатоля…
— У меня на руках это дорогое жемчужное ожерелье, собственность миссис Л.Дж. Троттер, и когда его пропажа…
— …совершенно невозможна. С другой…
— …обнаружится, поднимется страшный шум и гам, вызовут полицейских инспекторов с сержантами…
— …стороны, мне необходимо продать «Будуар», иначе мне
— …и меня схватят с поличным, как говорится, горяченьким.
— Горяченьким!
— Вы ведь не хуже меня знаете, что ждет человека, схваченного с поличным, горяченьким.
— А холодненьким? — мечтательно вздохнула тетя Далия. — Как подумаю о его заливных креветках на льду так сразу же говорю себе, что надо быть безумной, чтобы согласиться на жизнь без Анатоля. Ах, его Selle d'agneau 'a la Greque! Его de poulet roti petit Due! И эти Nonats de la Mediterrande au Fenouil! [55] Но потом я спохватываюсь, что надо быть практичной. Мне во что бы то ни стало надо получить обратно ожерелье, и если для этого потребуется… Боже милосердный! — возопила она (если тут подходит это слово), и каждая черточка ее лица выразила страдание. — Но что скажет Том, когда узнает, что Анатоль покидает нас?
55
Седло барашка по-гречески, маленькая жареная утка «Пти Дюк», нонаты по-средиземноморски с укропом (франц.).
— А что он скажет, когда узнает, что его племянник угодил за решетку?
— Как ты сказал?
— Я сказал: угодил за решетку.
— Кто это собирается угодить за решетку?
— Как, кто? Я.
— За что это?
Я устремил на нее взор, какого, строго говоря, ни один племянник не должен устремлять на родную тетку. Но я пришел в страшное негодование.
— Вы что же, меня не слушали?! — горячо спросил я ее. Она не менее горячо мне ответила:
— Разумеется, я тебя не слушала. Неужели ты воображаешь, что, когда мне угрожает потеря лучшего повара на всю Центральную Англию, я могу еще уделять внимание твоим дурацким разговорам? Что ты там болтал?
Я выпрямился. Слово «болтал» больно ранило меня.
— Я просто сообщил вам, что Л.Дж. Троттер захлопнул дверцу сейфа, в результате чего я не смог положить злосчастное ожерелье на место, и похищенная драгоценность осталась у меня на руках.
— Ну и что?
— Я также рискнул предсказать, что не успеем мы оглянуться, как сюда явятся полицейские инспекторы с сержантами, сграбастают меня в охапку и уволокут в кутузку.
— Какая ерунда. Почему кто-то может подумать, что ты к этому как-то причастен?
— Ха-ха, — произнес я. Этакий короткий, горький смешок. — Вам не кажется, что когда эта штука обнаружится у меня в кармане, могут возникнуть некоторые подозрения? Того гляди меня задержат, найдут при мне краденое, и не надо читать много детективных романов, чтобы знать, каково приходится злосчастным, у которых при себе находят краденое. Им достается так, что не обрадуешься.
Тетя Далия пришла в волнение. В благополучные времена моя тетя бывает непредсказуема, насмешлива и придирчива, когда я был моложе, она нередко давала мне по уху, если находила, что мое поведение того заслуживает; но стоит черным тучам сгуститься над Бертрамом, и она — в гуще схватки работает кулаками направо и налево.