Том 14. Произведения 1903-1910 гг
Шрифт:
Митя пошел к матери. Это была последняя надежда. Мать его была добрая и не умела отказывать, и она, может быть, и помогла бы ему, но нынче она была встревожена болезнью меньшого, двухлетнего Пети. Она рассердилась на Митю за то, что он пришел и зашумел, и сразу отказала ему.
Он что-то проворчал себе под нос и пошел из двери. Ей стало жалко сына, и она воротила его.
— Постой, Митя, — сказала она. — У меня нет теперь, но завтра я достану.
Но в Мите все еще кипела злоба на отца.
— Зачем мне завтра, когда нужно
Он вышел, хлопнув дверью.
«Больше делать нечего, он научит, где часы заложить», — подумал он, ощупывая часы в кармане.
Митя достал из стола купон и мелочь, надел пальто и пошел к Махину.
II
Махин был гимназист с усами. Он играл в карты, знал женщин, и у него всегда были деньги. Он жил с теткой. Митя знал, что Махин нехороший малый, но, когда он был с ним, он невольно подчинялся ему. Махин был дома и собирался в театр: в грязной комнатке его пахло душистым мылом и одеколоном.
— Это, брат, последнее дело, — сказал Махин, когда Митя рассказал ему свое горе, показал купон и пятьдесят копеек и сказал, что ему нужно девять рублей. — Можно и часы заложить, а можно и лучше, — сказал Махин, подмигивая одним глазом.
— Как лучше?
— А очень просто. — Махин взял купон. — Поставить единицу перед 2 р. 50, и будет 12 р. 50.
— Да разве бывают такие?
— А как же, а на тысячерублевых билетах. Я один спустил такой.
— Да не может быть?
— Так что ж, валить? — сказал Махин, взяв перо и расправив купон пальцем левой руки.
— Да ведь это нехорошо.
— И, вздор какой.
«И точно, — подумал Митя, и ему вспомнились опять ругательства отца: — мошенник. Вот и буду мошенник». Он посмотрел в лицо Махину. Махин смотрел на него, спокойно улыбаясь.
— Что же, валить?
— Вали.
Махин старательно вывел единицу.
— Ну, вот теперь пойдем в магазин. Вот тут на углу: фотографические принадлежности. Мне кстати рамка нужна, вот на эту персону.
Он достал фотографическую карточку большеглазой девицы с огромными волосами и великолепным бюстом.
— Какова душка? А?
— Да, да. Как же…
— Очень просто. Пойдем.
Махин оделся, и они вместе вышли.
III
В входной двери фотографического магазина зазвонил колокольчик. Гимназисты вошли, оглядывая пустой магазин с полками, установленными принадлежностями, и с витринами на прилавках. Из задней двери вышла некрасивая с добрым лицом женщина и, став за прилавком, спросила, что нужно.
— Рамочку хорошенькую, мадам.
— На какую цену? — спросила дама, быстро и ловко перебирая руками в митенках, с опухшими сочленениями пальцев, рамки разных фасонов. — Эти на пятьдесят копеек, а эти подороже. А вот это очень миленький, новый фасон, рубль двадцать.
— Ну, давайте эту. Да нельзя ли уступить? Возьмите
— У нас не торгуются, — достойно сказала дама.
— Ну, бог с вами, — сказал Махин, кладя на витрину купон.
— Давайте рамочку и сдачу, да поскорее. Нам в театр не опоздать.
— Еще успеете, — сказала дама и стала близорукими глазами рассматривать купон.
— Мило будет в этой рамочке. А? — сказал Махин, обращаясь к Мите.
— Нет ли у вас других денег? — сказала продавщица.
— То-то и горе, что нету. Мне дал отец, надо же разменять.
— Да неужели нет рубля двадцати?
— Есть пятьдесят копеек. Да что же, вы боитесь, что мы вас обманываем фальшивыми деньгами?
— Нет, я ничего.
— Так давайте назад. Мы разменяем.
— Так сколько вам?
— Да, стало быть, одиннадцать с чем-то. Продавщица пощелкала на счетах, отперла конторку, достала десять рублей бумажкой и, пошевелив рукой в мелочи, собрала еще шесть двугривенных и два пятака.
— Потрудитесь завернуть, — сказал Махин, неторопливо взяв деньги.
— Сейчас.
Продавщица завернула и завязала бечевкой. Митя перевел дыхание, только когда колокольчик входной двери зазвенел за ними, и они вышли на улицу.
— Ну вот тебе десять рублей, а эти дай мне. Я тебе отдам.
И Махин ушел в театр, а Митя пошел к Грушецкому и рассчитался с ним.
IV
Через час после ухода гимназистов хозяин магазина пришел домой и стал считать выручку.
— Ах, дура косолапая! Вот дура-то, — закричал он на свою жену, увидав купон и тотчас же заметив подделку. — И зачем брать купоны.
— Да ты сам, Женя, брал при мне, именно двенадцатирублевые, — сказала жена, сконфуженная, огорченная и готовая плакать. — Я и сама не знаю, как они меня обморочили, — говорила она, — гимназисты. Красивый молодой человек, казался такой комильфотный.
— Комильфотная дура, — продолжал браниться муж, считая кассу. — Я беру купон, так знаю и вижу, что на нем написано. А ты, я чай, только рожу гимназистов рассматривала на старости лет.
Этого не выдержала жена и сама рассердилась.
— Настоящий мужчина! Только других осуждать, а сам проиграешь в карты пятьдесят четыре рубля — это ничего.
— Я — другое дело.
— Не хочу с тобой говорить, — сказала жена и ушла в свою комнату и стала вспоминать, как в ее семье не хотели выдавать ее замуж, считая мужа ее гораздо ниже по положению, и как она одна настояла на этом браке; вспомнила про своего умершего ребенка, равнодушие мужа к этой потере и возненавидела мужа так, что подумала о том, как бы хорошо было, если бы он умер. Но, подумав это, она испугалась своих чувств и поторопилась одеться и уйти. Когда ее муж вернулся в квартиру, жены уже не было. Она, не дожидаясь его, оделась и одна уехала к знакомому учителю французского языка, который звал нынче на вечер.