Том 15. Книга 2. Пошехонские рассказы
Шрифт:
— Заладили одно: «Старая!» В чем же новая-то ваша система состоит?
— А вот в чем: служить так служить, а либеральничать так либеральничать.
Хотя Вожделенский уже не впервые высказывался в этом смысле и в этих самых выражениях, но на этот раз вышло как-то особенно ясно. Без перспектив, а прямо к цели. Пугачев вдруг почувствовал, что ему уж не очиститься. Да и Жюстмильё, с своей стороны, страдальчески заметался.
«Наверное, Вожделенский завтра в «Грачи» не придет, — блеснуло у него в голове. — Да и вообще не видать его
— Стало быть, нельзя даже… А впрочем, что ж! оно к тому идет! — процедил сквозь зубы Пугачев и вздохнул.
— Да-с, к тому-с.
— Одного я не понимаю: ежели и нельзя, то все-таки почему же бы мы…
Пугачев запнулся, как бы вызывая Вожделенского на поощрение, но Вожделенский ехидно молчал. Тогда он продолжал:
— Повторяю: совсем мы не в том смысле… не в вредном… Дать обществу пищу… отклонить его от вредных увлечений… кажется, это именно та самая задача, которою достигается… Ежели департамент Препон самым делом воздействует, то мы, с своей стороны, косвенно…
— То-то, что косвенное-то ныне не полагается. Прямо.
— Что ж такое! прямо так прямо. Ведь это только так говорилось: «косвенно», а в сущности оно и всегда было «прямо»…
— Ну-у? так ли, полно?
— А ежели и еще прямее нужно, так и прямее… — робко инсинуировал Пугачев.
— Ну, вот вы и объяснились, господа! — обрадовался Жюстмильё.
— Согласны и прямее-с? — в упор хихикнул Вожделенский, но так ядовито, что Пугачев во всем теле почувствовал внезапную слабость.
— Гм… стало быть, наш департамент — ау? — машинально произнес он упавшим голосом.
— Поговаривают-с.
— Без преобразований… прямо? — продолжал Пугачев, все больше и больше увядая.
— Надвое-с. Одни говорят: «Реформу!», другие — «Прямо!»
Жюстмильё мучительно заерзал на стуле. В его сердце окончательно поселилось предчувствие. Некоторое время, однако ж, он не решался высказаться, но под конец его так прожгло, что он не выдержал.
— А об нас… не слыхать? — произнес он робко, как бы не доверяя собственным словам.
— В частности — ничего, но вообще… — загадочно молвил Вожделенский.
— Что же такое… «вообще»! Мы даже и не призывали… К обществу мы не обращались, перспектив не показывали… — оправдывался Жюстмильё, в пылу обуявшего страха даже не догадываясь, что он косвенным образом и с своей стороны формулирует обвинение против Пугачева.
— Слышали-с? — ядовито обратился Вожделенский к Пугачеву, — вот и они понимают… Они не «обращались», не «показывали»… А ваш департамент…
И затем, отвечая Жюстмильё, прибавил:
— Я и не выдаю за верное насчет вашего ведомства. Я говорю только, что вообще… Предрасположение такое нынче в сферах… Содействие требуется… прямое! А не то чтобы там косвенно или, например, ни туда ни сюда…
Обед кончился. Приятели выкурили по папиросе, и Вожделенский почесывал себе коленки в знак того, что
— Нет, вы скажите… этим ведь шутить нельзя! — говорил он, волнуясь. — Мы тоже… конечно, обидеть не долго… ну что ж! в заштат так в заштат! Но за что? Разве нас призывали? разве нам приказывали? объяснили ли нам хоть раз: «Вот это — так, а вот это — не так?» Призовите! прикажите! Что ж! мы с своей стороны…
— И мы с своей стороны… — отозвался Жюстмильё.
— То-то, что ни призывать, ни приказывать, ни объяснять не видится надобности. Шуму от этих призываньев да приказываньев много. Оказательство.
— Что ж такое: «Оказательство?» — все больше и больше раздражался Пугачев. — Тут речь об участи людей идет, а вы: «Оказательство!»
— Не я, а власть имеющие. *
— Нет, вы откройтесь. Вы объясните прямо: что за причина? что такое? почему? как?
— Чудак вы, Емельян Иваныч! обращаетесь ко мне, точно я властен!
— Нет, вы можете! если вы не властны переделать, то можете предупредить, направить… Можете, наконец, зарекомендовать!.. А опять и еще: переформировка предстоит пли упразднение? Ежели только переформировка, то, может быть… Объяснитесь! А то на-тка! напустили туману, да и наутек!
Вместо ответа Вожделенский усиленно зачесал коленки и испустил звук, который ясно означал: «Надоел ты мне, братец, хуже горькой редьки!» И затем начал потихоньку сниматься с места.
— Переформировка или упразднение? — приставал Пугачев.
— Не знаю-с, — сухо ответил Вожделенский, пробираясь к выходу.
— Ну и упраздняйте! — пустил ему вслед Пугачев, — и упраздняйте… и упраздняйте… упррразднители!
Он обернулся, думая призвать Жюстмильё в свидетели, но ловкий малый уже исчез, точно растаял в воздухе.
На другой день об ту же пору, Жюстмильё прохаживался по Большой Морской от угла Невского до штабной арки и обратно. Он явно кого-то поджидал и вглядывался в сумерки. Действительно, через четверть часа со стороны Невского показалась знакомая фигура статского советника Вожделенского, и Жюстмильё мгновенно нырнул в подъезд Малоярославского трактира. Минуту спустя он, как ни в чем не бывало, уже стоял у стойки и тыкал вилкой в блюдце с килькой. Еще минута — и к той же стойке подошел Вожделенский.
— Какими судьбами? — воскликнул последний, завидев вчерашнего собеседника.
Жюстмильё всем своим женеподобным, потертым лицом осклабился.
— Да так-с… — пролепетал он, — признаюсь, после вчерашнего разговора… совсем мне «Грачи» опротивели!
— Но почему же именно сюда?
— Предчувствие-с… — застенчиво намекнул Жюстмильё и снова осклабился.
— Благодарю! — ответил Вожделенский, протягивая руку, — милости просим! будем, по-старому, вдвоем канитель разводить!