Том 16. Книга 2. Мелочи жизни
Шрифт:
— Ну-с?
— Только этот, умерший-то, Федором Сергеичем прозывается…
— Позвольте мне просить вас оставить меня.
Клиент удаляется. Перебоев опять высовывается в дверь и провозглашает:
— Господа! кто на очереди? пожалуйте!
Но клиентская пуста. Сейчас в ней ожидало еще два человека, и вдруг — нет никого.
— Прохор! — в исступлении кричит Перебоев, — где клиенты?
— Ушли-с. Сказали: долго уж очень ждать приходится — и ушли.
— И ты не мог удержать? — хорош гусь! не мог сказать,
— Да что же, коли они ушли.
— Ушли! Свинья ты — вот что! Вели завтракать подавать.
Перебоев задумывается. Целых два часа он употребил на пустяки, а между тем два клиента словно сквозь землю провалились. Может быть, в них-то и есть вся суть; может быть, на них-то и удалось бы заработать… Всегда с ним так… Третьего дня тоже какая-то дурища задержала, а серьезный клиент ждал, ждал и ушел. Полтораста рубликов — хорош заработок! Вчера — ничего, третьего дня — ничего, сегодня — полторы сотни.
— Прохор! — кричит он, — на будущее время, ежели барыни шляться будут, говори, что дома нет. Ах, юродивые!
Он наскоро завтракает и отправляется в суд. Спор о подлинности векселя он мгновенно проигрывает, зато процесс о краже со взломом выигрывает блестящим образом.
— Всегда так со мной! Как только по назначению суда защищаю — непременно выиграю, — ропщет он вполголоса, почти с ненавистью взирая на подошедшего к нему оправданного клиента.
— Скажите по совести: украли? — спрашивает он.
— Украл-с, — шепотом отвечает оправданный.
— Ну, идите и воруйте. Только мне на зубок не попадайтесь. Я… вас…
В половине седьмого Перебоев возвращается домой — изнуренный. Жена встречает его словами:
— А мы платье купили Наташе — модель из Парижа; мне Изомбар через неделю сшить обещала. Только будет стоить около трехсот рублей.
— На какие же ты деньги рассчитываешь?
— Обыкновенно… Принесут счет, ты и заплатишь!
— Дожидайся!
Он выскакивает из-за стола и, не докончив обеда, убегает в кабинет. Там он выкуривает папироску за папироской и высчитывает в уме, сколько остается работать, чтобы составился капитал в четыреста тысяч.
Оказывается, что не хватает около ста девяносто четырех тысяч. Правда, что у него имеется в виду процесс, который сразу может дать ему сто тысяч, но это еще вопрос, достанется ли он ему. Около этого процесса целая стая адвокатов похаживает: «Позвольте хоть документики просмотреть…» К счастью, он уж успел заручиться, видел документы и убедился, что действительно четыре миллиона у казны украдены. Но он так ловко успел выяснить ответчику суть дела, что сам вор убедился, что он ничего не украл и даже, пожалуй, кой-что своего приложил.
— Итак, вы сами видите, как легко оклеветать человека! — сказал он, с чувством пожимая Перебоеву руки.
— Еще бы! тут и возразить нечего! — ответил Перебоев горячо, — на основании такой-то
— Совершенно с вами согласен; но только вот что: как бы защитник противной стороны…
— И он ничего возразить не может. Дело ясное, правое… святое!
— Именно… святое!
На вопрос о гонораре Перебоев объявил прямо цифру — сто тысяч рублей, на что клиент-вор несколько сомнительно ответил:
— Помогите, голубчик!
С тех пор прошло два месяца. В течение этого времени вор аккуратно уведомлял Перебоева, что дело все еще находится в том ведомстве, в котором возник начет, что на днях оно из одной канцелярии перешло в другую, что оно округляется, и т. д.
Перебоев, в свою очередь, убеждал вора, что напрасно он сам беспокоится следить за делом, что он, как адвокат, может и в административных учреждениях иметь хождение; но вор, вместо ясного ответа, закатывал глаза и повторял:
— Помогите, голубчик!
А в обществе между тем ходили самые разнообразные слухи. Одни рассказывали, что вор пошел на соглашение: возвратить половину суммы в течение бесконечного числа лет без процентов; другие говорили, что начет и вовсе сложен.
«Странно, однако ж! — размышлял Перебоев, — ведь все это и я мог бы для него устроить!»
Вот и теперь, по поводу заказанного женою платья, он вспомнил об этом процессе и решился завтра же ехать к вору и окончательно выяснить вопрос, поручает ли он ему свое дело или не поручает. Ежели поручает, то не угодно ли пожаловать к нотариусу для заключения условия; если не поручает, то…
Он даже вздрогнул при этой мысли, и тут же, кстати, вспомнил об утреннем посещении Ковригина. Зачем, с какой стати он его прогнал? Может быть, это тот самый Ковригин и есть? Иван Афанасьич, Федор Сергеич — разве это не все равно? Здесь был Иван Афанасьич, приехал в Америку — Федором Сергеичем назвался… разве этого не бывает? И Анна Ивановна к тому же… и тут Анна Ивановна, и там Анна Ивановна… А он погорячился, прогнал и даже адреса не спросил, — ищи теперь, лови его!
— Эй, Прохор! давеча здесь господин Ковригин был — спросил ты, где он живет?
— Не спрашивал-с.
— Ну, так и есть! Фофан ты, братец! — укоряет Перебоев Прохора и, оставшись один, продолжает мечтать.
«Со мной всегда так. Погорячусь, прогоню, а потом раскаиваюсь. Полтора миллиона долларов! Сколько на этом процессе деньжищ заработать бы можно — страсть! На этом да еще на том… на четырехмиллионном… Сразу бы в норму вошел — и шабаш! Нет, господа, довольно с меня! Лучше скромненько где-нибудь в Баден-Бадене жить, нежели по Петербургу рыскать да петербургскую сырость глотать! Разумеется, от времени до времени, — отчего ж?.. Например, ежели процесс вроде ковригинского… можно семейство в Баден-Бадене оставить, а самому на время в Петербург приехать…»