Том 17. Избранные публицистические статьи
Шрифт:
В придворных сферах начались разговоры, что Толстого нужно выслать или посадить в дом умалишенных.
Министр внутренних дел И. Н. Дурново, как положено, сделал письменный доклад Александру III: письмо Толстого о голоде «по своему содержанию должно быть приравнено к наиболее возмутительным революционным воззваниям», но «привлечение в настоящее время графа Толстого к ответственности может повлечь нежелательное смятение в умах». Александр III положил резолюцию: «Оставить на этот раз без последствий».
В конце этой истории Толстой, сознавая свою правоту, написал 29 февраля 1892 г.: «Я пишу, что думаю, и то, что не может нравиться ни правительству, ни богатым классам, уж 12 лет, и пишу не нечаянно,
В четырех уездах Тульской и Рязанской губерний — Епифанском, Ефремовском, Данковском и Скопинском — силами Толстого и его помощников к весне 1892 г. было открыто 187 столовых, в них ежедневно кормилось более 9000 человек. Об этой практической работе он написал особую статью — «О средствах помощи населению, пострадавшему от неурожая». Она появилась в сборнике «Помощь голодающим» (издан в 1892 г. «Русскими ведомостями»).
А. П. Чехов откликнулся на эту статью в одном из писем: «Толстой-то, Толстой! Это, по нынешним временам, не человек, а человечище, Юпитер. В «Сборник» он дал статью насчет столовых, и вся эта статья состоит из советов и практических указаний, до такой степени дельных, простых и разумных, что, по выражению редактора «Русских ведомостей» Соболевского, статья эта должна быть напечатана не в «Сборнике», а в «Правительственном вестнике». [30]
30
А. П. Чехов. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти томах. Письма, т. 4. М., 1976, с. 322–323.
Весной и в начале лета 1892 г. в Бегичевке продолжалась та же деятельность: открывались еще столовые (их было уже 212), началась бесплатная раздача лошадей голодающим крестьянам, выдача для посева семян овса, картофеля и т. п. Была засуха, и Толстой предвидел на будущий год «то же бедствие» (т. 66, с. 218).
4 мая в Бегичевку приехала экспедиция генерала M. H. Анненкова — для исследования причин обмеления Дона. Крестьяне думали, что люди эти появились, чтобы арестовать Толстого. Как рассказывает В. М. Величкина («В голодный год с Львом Толстым»), вокруг бегичевского дома собрались целые толпы народа — они решили во что бы то ни стало не выдавать Льва Николаевича, так что их с трудом удалось успокоить.
26 мая, оглядываясь на прожитые в Бегичевке (в этот приезд) полтора месяца, Толстой записал в Дневнике, что время это для него «прошло как день».
Позднее Толстой говорил, что самые счастливые периоды в его жизни были те, когда он всего себя отдавал на служение людям: школа, работа на голоде.
В 1891/92 гг. он проявил те черты своей личности, о которых в одном из писем горячо сказал А. П. Чехов: «Надо иметь смелость и авторитет Толстого, чтобы идти наперекор всяким запрещениям и настроениям и делать то, что велит долг». [31]
31
А. П. Чехов. Полн. собр. соч. и писем в 30-ти томах. Письма, т. 4.
В этот тяжелый для России и русского народа год Толстой пришел к несомненному убеждению, что жизнь не может продолжаться в старых формах и дело подходит «к развязке».
3
«Какая будет развязка, не знаю, но что дело подходит к ней и что так продолжаться, в таких формах, жизнь не может, — я уверен», — писал Толстой в 1892 г. (т. 66, с. 224).
Развязкой, как показала история, стала революция. Толстой думал о ней давно, начиная со времен крестьянских волнений накануне отмены крепостного права; думал и писал в 1881 г., когда народовольцами был убит «царь-освободитель», и с тех пор, в сущности, постоянно. Думал и мечтал предотвратить, указывая на другие, бескровные пути преобразования мира. Всегда при этом он был уверен, что именно России предстоит решить те громадной важности задачи, которые не были решены в Европе и Америке даже и после революций.
В статьях начала 60-х годов, кроме вопросов педагогических (соотношение воспитания и образования, методы обучения грамоте, свобода в приемах преподавания), Толстой ставит главнейший, с его точки зрения, вопрос — о праве народа решать дело своего образования, как и всего исторического развития. Идет спор не только с консерваторами и либералами-«прогрессистами», но и с революционными демократами.
Собственная позиция Толстого противоречива, сильна и уязвима одновременно.
Ее сильная сторона — в глубоком, убежденном демократизме. О своей любви к народу и крестьянским детям, об их преимуществах перед господскими детьми Толстой говорит горячо и сильно:
«Преимущество ума и знаний всегда на стороне крестьянского мальчика, никогда не учившегося, в сравнении с барским мальчиком, учившимся у гувернера с пяти лет».
«Люди народа — свежее, сильнее, могучее, самостоятельнее, справедливее, человечнее и, главное — нужнее людей, как бы то ни было воспитанных».
«…В поколениях работников лежит и больше силы, и больше сознания правды и добра, чем в поколениях баронов, банкиров и профессоров».
Поэтому, уверенно заявляет Толстой, он лично «должен склониться на сторону народа».
Но в ходе рассуждений выясняется, что народ, сторону которого принимает яснополянский педагог и философ, это исключительно земледельческое, патриархально думающее и живущее русское крестьянство.
С позиций этого патриархального крестьянства Толстой отрицает теорию прогресса и не считает, что доказано, будто «путь, по которому шли европейские народы, есть наилучший путь», что «человечество идет одинаковым путем». «Весь Восток образовывался и образовывается совершенно иными путями, чем европейское человечество».
Здесь открываются противоречия.
Толстой мог только предвидеть, а теперь мы знаем, что России действительно не суждено было повторить европейский путь. Пройдя форсированным темпом, в несколько десятилетий, капиталистическое развитие, Россия лишь на короткий срок стала буржуазной, капиталистической страной. При этом чрезвычайно сильны были пережитки феодализма, а весь этот период (1861–1904) явился эпохой подготовки первой русской революции. Отмена крепостного права сопровождалась революционной ситуацией, снова возникшей спустя 20 лет, чтобы завершиться 1905-м, а вскоре и 1917 годом. О том, что нет универсальных путей движения человечества вперед, свидетельствует и XX век, когда в ряде стран Азии, Африки и Латинской Америки совершается переход от феодализма и колониальной зависимости к социализму. Но совершается после и в результате революций. Толстой же отрицает революционное «насилие», ссылаясь на бесплодность европейских переворотов и «неподвижный Восток».