Том 17. Пошехонская старина
Шрифт:
— Нет уж! какой у меня капитал! — смиренно говорит она, — какой и был, весь на покупку имений извела!
— Оброки получаешь; вот бы по частям и отдавала. И все с небольшого начинают.
— Какие у меня оброки! Недоимки одни. Вон их целая книга исписана, пожалуй, считай! нет уж, я так как-нибудь…
— Как знаешь! Мне твоих денег не нужно.
Разговор становится щекотливым; матушка боится, как бы дядя не обиделся и не уехал. К счастью, в передней слышится движение, которое и полагает предел неприятной сцене.
Жених
Входит рослый мужчина, довольно неуклюже сложенный. Он в мундире военного министерства с серебряными петлицами на высоком и туго застегнутом воротнике; посредине груди блестит ряд пуговиц из белой латуни; сзади трясутся коротенькие фалдочки. Нельзя сказать, чтоб жених был красив. Скорее всего его можно принять за сдаточного, хотя он действительно принадлежит к старинному дворянскому роду Стриженых, который в изобилии водится в Пензенской губернии. Несмотря на то, что Стрелков заявил, что Стриженому сорок лет, но на вид ему добрых пятьдесят пять. Лицо у него топорное, солдатское, старого типа; на голове накладка, которую он зачесывает остатками волос сзади и с боков; под узенькими влажными глазами образовались мешки; сизые жилки, расползшиеся на выдавшихся скулах и на мясистом носу, свидетельствуют о старческом расширении вен; гладко выбритый подбородок украшен небольшим зобом. Словом сказать, произведенное им на матушку впечатление далеко не в его пользу. И стар, да, пожалуй, и пьющий, сразу подумалось ей.
— Федор Платонов Стриженый! — рекомендуется он, останавливаясь перед матушкой и щелкая шпорами.
— Милости просим, Федор Платоныч! Вот мой муж… а вот это брат мой.
— С братцем вашим мы уже знакомы…
Мужчины пожимают друг другу руки. Гостя усаживают на диване рядом с хозяйкой.
— Мы, кажется, по Николе Явленному несколько знакомы, — любезно начинает матушка разговор,
— Поблизости от этой церкви живу, так, признаться сказать, по праздникам к обедне туда хожу.
— А какие там проповеди протопоп говорит! Ах, какие это проповеди!
— Как вам сказать, сударыня… не нравятся мне они… «Блюдите» да «памятуйте» — и без него всем известно! А иногда и вольненько поговаривает!
— Чтой-то я как будто не замечала…
— Намеднись о мздоимцах начал… Такую чепуху городит, уши вянут! И, между прочим, все вздор. Разве допустит начальство, чтоб были мздоимцы!
— Ну, тоже со всячинкой.
— Не смею спорить-с. Вы, Василий Порфирыч, как полагаете?
— Един бог без греха, — скромно отвечает отец.
— Вот это — святая истина! Именно один бог! И священнику знать это больше других нужно, а не палить из пушек по воробьям.
— Ну, а вы как? службой своей довольны? — вступает в общий разговор дядя.
— Слава богу-с! Обиды от начальства не вижу, а для подчиненного только это и дорого.
— И как еще дорого! именно только это и дорого! — умиляется матушка. — Мне сын из Петербурга пишет: «Начальство меня, маменька, любит, а
— Именно так-с. Только, доложу вам, скучненька моя служба. Мука, да крупа, да горох-с…
— Нет, что ж, что и горох… Смотря потому, какого качества и почем, — резонно замечает дядя.
— Справедливо-с! А все-таки… Будет с меня, похлопотал. Вот, если к Святой получу чин, можно будет и другим делом заняться. Достатки у меня есть, опытность тоже…
— Это так; можно и другое дело найти. Капитал кому угодно занятие даст. Всяко его оборотить можно. Имение, например… Если на свое имя приобрести неудобно, можно иначе сделать… ну, на имя супруги, что ли…
— Вдов, сударыня. Был у меня ангел-хранитель, да улетел!
— Что же такое! не век одному вековать. Может, и в другой раз бог судьбу пошлет!
— Коли пошлет бог… отчего ж! Я от судьбы не прочь!
— От сумы да от тюрьмы не отказывайся, говорит пословица; так же точно и от судьбы! — шутит дядя.
Все смеются.
— Имения, я вам скажу, очень дело выгодное! — продолжает соблазнять матушка, — пятнадцать — двадцать процентов шутя капитал принесет. А денежки все равно как в лом-барте лежат.
Беседа начинает затрогивать чувствительную струну матушки, и она заискивающими глазами смотрит на жениха. Но в эту минуту, совсем не ко времени, в гостиную появляется сестрица.
Она входит, слегка подпрыгивая, как будто ничего не знает. Как будто и освещение, и благоухание монашек, все это каждый день так бывает. Понятно, что из груди ее вылетает крик изумления при виде нового лица.
— Ах!
— Иди, иди, дочурка! — ободряет ее матушка, — здесь всё добрые люди сидят, не съедят! Федор Платоныч! дочка моя! Прошу любить да жаловать!
— Помилуйте! это я должен просить их о благосклонном внимании! — любезно отвечает Стриженый, щелкнув шпорами.
— А я вас, мсьё, у Николы Явленного видела, — наивничает сестрица.
— У Николы Явленного-с? видели-с? — притворяется удивленным жених, любезно хихикая.
— Да, помните, еще батюшка проповедь говорил… о мздоимцах… Папаша! что такое за слово: «мздоимцы»?
— Мздоимцы — это люди, которые готовы с живого и с мертвого кожу содрать, — без околичностей объясняет отец, — вроде, например, как Иуда.
При этом толковании матушка изменяется в лице, жених таращит глаза, и на носу его еще ярче выступает расширение вен; дядя сквозь зубы бормочет: «Попал пальцем в небо!»
— И охота тебе, Наденька… — начинает матушка.
Но не успела она докончить фразу, как жених уже встал с дивана и быстрыми шагами удаляется по направлению к передней. Общее изумление.
— Вот тебе на, убежал! — восклицает матушка, — обиделся! Однако как же это… даже не простился! А все ты! — укоряет она отца. — Иуда да Иуда… Сам ты Иуда! Да и ты, дочка любезная, нашла разговор! Ищи сама себе женихов, коли так!