Том 17. Рассказы, очерки, воспоминания 1924-1936
Шрифт:
— Дорогие братцы! Не верьте большевикам, они вас обманывают, они разрушили нашу дорогую родину.
Ребята с «Коммуны» и «Профинтерна», вытаращив глаза, сначала относились к этим людям как к шутникам, которые хотят позабавить земляков, а затем, почуяв истинное намерение ряженых, хохотали:
— Да вы, черти, с ума сошли, что ли? Мы же и есть большевики!..
— Братцы, — не верьте…
Ребята, перестав хохотать, сердились:
— Ну, отходи прочь, а то бить будем, — говорили они; пропагандисты отскакивали прочь и скоро исчезли с улиц Вомеро.
Это так нелепо и смешно,
В одном из маленьких ресторанов мой знакомый встретил двух товарищей, один из них был солидно выпивши, другой — весьма смущён этим. Пьяный говорил неаполитанцам речь, конечно, на русском языке, и немножко покрывая её «матом».
— Дьяволы… Земля у вас — хорошая, а как вы живёте? Живёте как?.. Чего ждёте, а?
Трезвый уговаривал его:
— Перестань! Ты же пьяный, ты флот конфузишь! Мы должны вести себя примерно…
— Стой, погоди! Чего они ждут, а? Товарищи итальянцы! Берись за дело…
Мой знакомый легко читает по-русски, но плохо говорит. Он решил придти на помощь трезвому товарищу и заговорил с ним. Тот сначала спросил:
— Вы эмигрант, что ли?
— Нет.
— Верно?
— Честное слово!
— Ну, тогда, брат, помоги мне купить кисточку для бритья. Ты скажи, чтоб за товарищем поглядели, не пускали бы его на улицу.
Пошли покупать кисточку, но у двери магазина моряк сказал:
— Ты погоди, я сам спрошу.
И, указав пальцем на кисть, спросил:
— Кванто коста (сколько стоит)?
Торговец назначил пятнадцать лир, а моряк, подняв два пальца, сказал:
— Дуэ!..
Торговец возмутился со всем пылом неаполитанца и сбавил пять лир.
— Тре! — сказал моряк.
Тут торговец, захохотав, спросил:
— Руссо? Маринано руссо, си?
— Вот именно, этот самый, — сказал моряк и получил кисточку за три лиры, после чего торговец долго, дружески хлопал его по плечу. Возвратились в ресторан, там смирно сидел пьяный под заботливым надзором неаполитанцев.
— Ну, спасибо, — сказал моряк моему знакомому и прибавил одобрительно:
— Язык у них очень простой.
Он ушёл вниз, к порту, уводя с собою ослабшего товарища.
Затем знакомый мой увидал ещё одного моряка, тот, стоя перед витриной книжного магазина, шевелил губами. Повторилась та же сцена — был поставлен тот же вопрос:
— Эмигрант?
Но затем последовало
— Эмигрантов я, конечно, не боюсь, а противно руку пожать изменнику интересам трудового народа.
Этому моряку нужно было купить кашне.
— Не шёлковое, а простое!
И снова торговец запросил, кажется, тридцать лир, уступил за цену, предложенную моряком, потому что:
— Вы — русский храбрый моряк, ваши друзья помогли нам в Мессине и поискам экспедиции Нобиле во льдах вашего моря. Мы это помним!
Хождение моего знакомого по улицам Вомеро закончилось так: на одной из маленьких площадей он увидел тесную группу, несколько десятков неаполитанцев и среди её — нашего моряка. Это был человек, убеждённый в том, что правда, сказанная по-русски, понятна людям всех иных языков. Он и говорил по-русски всё, что может сказать человек, твёрдо верующий в силу и победу своей правды. Слушали его молча и серьёзно.
— Хороший город у вас, а как живёт в нём беднота? Грязь, вонь…
Толпу растолкал какой-то человек, обнял моряка и поцеловал его.
Но тотчас же другой человек, одетый более чисто и с лицом сытого, сказал тому, который поцеловал моряка, очень строго сказал:
— Вы слишком любезны, смотрите, это может быть плохо для вас.
Этой характерной сценкой я закончу мой маленький отчёт.
Французская газетка «Попюлер» напечатала, что «итальянские власти» устраивали в честь советской эскадры «пиры» и «празднества». Эта ложь нужна была газете для того, чтоб сказать несколько пошлостей о «красных моряках». Газета «Попюлер» не боится быть смешной, — она твёрдо уверена в глубоком невежестве своих читателей.
День в центре культуры
Огромный город накрыт грязновато-серой тучей. Она опустилась так низко, что кажется плоской и такой плотной, что разорвать её может только сила урагана. На крыши великолепных зданий, на оголённые деревья, чёрные зонтики людей и асфальт мостовой сеется мокрая пыль, смешанная с горьким запахом дыма и грибов, которые загнили. Тёмно-каменные стены домов осклизли, они как будто покрыты плесенью, чёрная мостовая траурно блестит. Гудят, звонят автобусы, автомобили, трамваи, трещат мотоциклеты, и этот треск заставляет подумать, что у города расстроен желудок. Шум почти заглушает голоса людей, люди кажутся немыми, лишь изредка слух ловит сердитые окрики и печальное всхлипывание воды в трубах водостоков. Быстро идут навстречу друг другу пешеходы, и есть что-то враждебное в том, как неохотно уступает дорогу один другому. Мелькают в глазах жёлтые ноги женщин. Женщины, покрытые зонтиками, похожи на ожившие грибы более, чем мужчины.
За высокой стеною, сшитой из гладко выстроганного тёса, возводится, уплотняя город, ещё одно огромное здание. Стена, снизу доверху, ярко расписана рекламами, у основания её отсыревшая старуха, окутав голову и плечи изношенной, грязной шалью, молча продаёт газеты. Одна из реклам изображает женщину в голубой пижаме, она сидит в жёлтом кресле, пред изящным столиком, на нём — кофейный прибор. Тонкими пальчиками розовой ручки женщина держит маленькую чашку. Всё — очень красиво и соблазнительно, только ноги женщины неестественно длинные.