Том 19. Избранные письма 1882-1899
Шрифт:
Что Сережа брат, долго ли пробудет? Хотелось бы его увидеть.
Прощай, душенька. Будем живы, скоро увидимся, и будем так же, как и теперь, любить. Опять возвращаюсь с твердым намерением как можно меньше говорить. Да и нельзя. Я не буду лгать, если буду говорить, что болен нервами. Я затягиваюсь этим задором.
Что о приговоренных?* Не выходят у меня из головы и сердца. И мучает, и негодованье поднимается, самое мучительное чувство.
4. H. H. Страхову
1882 г. Марта 12? Ясная Поляна.
Дорогой
Виноват, что долго не отвечал вам*, виноват, потому что знаю, что ответ мой о вашей книге* вам интересен и молчание тяжело. Я как получил, так и прочел ее. Статьями о Герцене* я был восхищен, статьей о Милле* удовлетворен, но статьями о коммуне и Ренане* не удовлетворен. Позитивисты говорят, что то, о чем люди думают и всегда думали, — пустяки и не надо о том думать. Они не имеют права этого говорить и выходят из затруднения, отрицая его. Это неправильно. Вы делаете то же, но хуже. Вы отрицаете не то, что думают — а то, что делают люди. Вы говорите — они делают вздор. Задача в том, чтобы понять, что и зачем они это делают.
Этим мне не понравилась ваша книга. Простите не за правду, а за правдивость.
Я устал ужасно и ослабел. Целая зима прошла праздно. То, что, по-моему, нужнее всего людям, то оказывается никому не нужным. Хочется умереть иногда. Для моего дела смерть моя будет полезна. Но если не умираю, еще, видно, нет на то воли отца. И часто, отдаваясь этой воле, не тяготишься жизнью и не боишься смерти. Напишите про себя. Мне всегда радостны ваши письма. Да напишите, что слышно про приговоренных*.
Обнимаю вас.
Л. Толстой.
5. С. А. Венгерову
1882 г. Марта конец. Ясная Поляна.
Семен Афанасьевич!
В апрельскую книжку успеть нельзя*. Публиковать вперед тоже нельзя. Почему-нибудь не удастся — и будет неприятно и вам и мне. А очень хочется и напечатать у вас мою статью*, и поддержать ваш журнал, если это его поддержит, потому что он мне очень понравился своим характером бодрости и прямоты.
Желаю вам больше всего двух вещей: сдержанности, ловкости, искусства говорить правду, но так, чтобы вас не прихлопнули. Есть ли у вас такой мастер? Если есть, то держитесь его.
И второе — главное — не сердиться и не нападать на людей больше, чем того требует их злое влияние на общество. Я еще этого не замечал, но это — ахиллесова пятка всех журналов. А интересы вашего журнала так серьезны, что избави бог спуститься до личного задора.
Денежная сторона вашего дела мне особенно сочувственна*. Покупай мудрость, а не продавай ее (Экклезиаст). Что-то есть особенно отвратительное в продаже умственного труда. Если продается мудрость, то она наверно не мудрость.
Статья моя, насколько она написана, для цензуры будет крута. Как мне ни хочется сказать все, как думаю, предоставляю вам, мастеру цензурного дела, — выкидывать то, что может быть опасностью для журнала.
Если успею, пришлю вам скоро,
6. H. H. Страхову
1882 г. Апреля 1? Ясная Поляна.
Я говорю, что отрицать то, что делает жизнь, значит не понимать ее. Вы повторяете, что отрицаете отрицание*. Я повторяю, что отрицать отрицание значит не понимать того, во имя чего происходит отрицание. Каким образом я оказался с вами вместе, не могу понять.
Вы находите безобразие, и я нахожу. Но вы находите его в том, что люди отрицают безобразие, а я в том, что есть безобразие.
И почему мое отрицаемое труднее для объяснения, чем ваше, — тоже не знаю. Вы отрицаете то, что живет, а я отрицаю то, что мешает жить. Трудности же для объяснения того, что я отрицаю, нет никакой. Я отрицаю то, что противно смыслу жизни, открытому нам Христом, и этим занимается все человечество. До сих пор уяснилось безобразие рабства, неравенства людей, и человечество освободилось от него, и теперь уясняется безобразие государственности, войн, судов, собственности, и человечество все работает, чтобы сознать и освободиться от этих обманов. Все это очень просто и ясно для того, кто усвоил себе истины учения Христа; но очень неясно для того, для кого международное, государственное и гражданское право суть святые истины, а учение Христа хорошие слова.
7. И. С. Тургеневу
1882 г. Мая начало. Москва.
Дорогой Иван Сергеич!
Известия о вашей болезни*, о которой мне рассказывал Григорович и про которую потом стали писать, ужасно огорчили меня, когда я поверил, что это серьезная болезнь. Я почувствовал, как я вас люблю. Я почувствовал, что, если вы умрете прежде меня, мне будет очень больно. Последние газетные известия утешительны. Может быть, еще и все это мнительность и вранье докторов и мы с вами опять увидимся в Ясной и в Спаском. Ах, дай бог!
В первую минуту, когда я поверил, надеюсь напрасно, что вы опасно больны, мне даже пришло в голову ехать в Париж, чтобы повидаться с вами. Напишите или велите написать мне определительно и подробно о вашей болезни*. Я буду очень благодарен. Хочется знать верно.
Обнимаю вас, старый милый и очень дорогой мне человек и друг.
Ваш Толстой.
8. С. А. Толстой
1882 г. Мая 24. Москва.
Приехал без приключений в 8-м часу. Все дома. Сережа получил 3 и Илюша выдержал — 3. Жалуется, что он знал лучше, и ему поставили мало. Саша поразил меня своей бледностью и жалким видом*. Дело, однако, идет хорошо.
Склифосовский был и сказал, что может быть неудача, но все шансы в пользу. У Илюши были Боянус, что мне было приятно, и они завтра едут на выставку*. Костенька* такой, какой есть, и я делаю большие усилия, чтобы не досадовать на него. Очень приятно, тихо сидели дома. В 12 разошлись, а я прошел походить по Девичьему полю. Не жарко и тихо так, как в Ясной. Завтра запишу себе все дела и по пунктам буду исполнять.