Том 2(1). Наша первая революция. Часть 1
Шрифт:
Развитие стачечного движения в самодержавной России толкнуло фабрикантов на путь конституционализма, так как «правопорядок» представился капиталу единственной гарантией "мирного хода промышленной жизни". Это неоднократно заявляли сами промышленники и инженеры. Но дальнейший рост рабочего движения и повышение его требований оттолкнули капиталистов от "освободительного движения" и превратили их в опору порядка quand meme (несмотря ни на что). Поведение московской городской думы, недавно столь оппозиционной, а ныне гучковско-дубасовской, поясняет это без дальних слов.
Крестьянское движение произвело такое же воздействие на помещичий либерализм. О сколько-нибудь активной оппозиционной роли земств теперь говорить совершенно не приходится.
Эти политические перемены, соответственным образом преломившись, сказались в отношениях между профессурой и студенчеством. Неутомимость и непримиримость студенческой борьбы выбила наши ученые корпорации из позиции
Каждый новый этап революции ставит на испытание верность следующей по очереди группы буржуазных классов. Правда, так как революция — сложная комбинация движений и контрдвижений, то иногда слои, которые вот-вот готовы были успокоиться, снова приходят в брожение: излишние бесчинства реакции нарушают правильность политических отложений и задерживают консолидирование консервативного блока. Но, в общем, его образование наверху идет так же неудержимо, как революционизирование темных масс, вплоть до вчерашних черных сотен, внизу. Во всяком случае представители землевладения и торгово-промышленного капитала представляют теперь силу совершенно и открыто антиреволюционную.
События революции после 17 октября поставили на очередь вопрос о дальнейшей роли демократической интеллигенции: отколется ли она от революции и, если отколется, то в каком объеме? или же пойдет вперед и, если пойдет, то до какого этапа?
Интеллигенция может облегчить ход революции и может поставить ему серьезные затруднения, но поведение интеллигенции не может иметь решающего значения. Это определяется всем характером нашей революции.
В Великой Французской Революции руководящую роль с начала до конца играла буржуазия, в лице различных своих фракций. Якобинцы, это — интеллигенция, левое крыло буржуазии, адвокаты, журналисты. За ними идет «народ». Фейльяны* (монархисты-конституционалисты), жирондисты, якобинцы — таковы политические группировки буржуазии и вместе с тем этапы Великой Революции. Сперва господствует партия Мирабо*, и он презрительно кричит демократам: "молчать, тридцать!". Но революция идет вперед, превращает конституционалистов в консервативную силу и передает власть жирондистам. А затем через политический труп Жиронды приходят к власти якобинцы. В буржуазии еще столько политической энергии, что каждая из ее фракций оказывается способной, хотя на время, овладеть кормилом революции.
В 1848 г. буржуазия уже неспособна вести за собой народ. Революция толкает ее вперед, но она упирается. Страх пред пролетариатом, революционным по инстинкту, делает ее консервативною после первых успехов народа. Буржуазия отдает неорганизованные массы в жертву старым усмирителям и тем сразу доставляет торжество контрреволюции. И это не только капиталистическая буржуазия, которая и в 1789–1793 г.г. не играла революционной роли, но и «демократическая» интеллигенция. Она не осмеливается выступить во главе рабочих масс вопреки настроению и воле имущей буржуазии, с которой она связана всеми условиями своего существования. Только в Вене студенчество, наиболее независимая и чуткая часть интеллигенции, проявляет готовность взять на себя руководство революцией. Венское студенчество опирается на массы, в особенности на предместья; в его руках — большая сила. Но оно молодо, неопытно и, сверх того, боится все же порвать со старшим поколением (профессорами, адвокатами, журналистами) и оказаться в одиночестве. Под влиянием справа студенчество после победы венских восстаний проявляет нерешительность и колебания, проповедует рабочим порядок и спокойствие, вместо того, чтобы организовать, вооружать и вести их вперед. Вена становится жертвой победоносной реакции.
В России классовые противоречия внутри буржуазной нации гораздо глубже не только, чем во Франции конца XVIII в., но и чем в Пруссии или Австрии середины XIX в. Капиталистическое развитие зашло гораздо дальше, крупная индустрия создала громадные центры. Это порождает несравненно более резкую политическую дифференциацию. Французская буржуазия руководила революцией и олицетворяла нацию. Прусская и австрийская буржуазия уже не осмелилась представлять нацию; она представляла свой классовый эгоизм. Единственной буржуазной группой, которой удалось до известной степени сосредоточить на себе революционные ожидания масс, было, как мы сказали, венское студенчество. В России ни одна из фракций буржуазии не руководит революцией. Наиболее независимая и самоотверженная часть интеллигенции, студенчество, оказалась во главе событий лишь
Старые революции не знали ничего подобного нынешним огромным промышленным центрам с этими пролетарскими массами, собранными на колоссальных заводах и фабриках. Железная дорога и телеграф, придающие такое могучее единство революционным выступлениям, не были известны старым революциям.
Более высокой социальной природе российского пролетариата соответствует несравненно более высокий политический уровень. Наш пролетариат, как небо от земли, отличается не только от парижских подмастерьев эпохи Марата*, но и рабочих Берлина и Вены 48 г. Верхний слой рабочих прошел сквозь школу серьезной социалистической пропаганды; весь пролетариат имеет крепкие навыки солидарных действий, приобретенные в испытаниях стачечной и уличной борьбы, обладает выдающейся энергией и чувством политической чести, которые ставят его вровень с его европейскими собратьями. В революции недели идут за годы, и это прежде всего сказывается в деле политического воспитания рабочих масс. Октябрьская стачка, поразившая весь мир, тем решительнее свидетельствует о замечательных боевых силах и качествах русского пролетариата, чем несовершеннее была техника его организаций.
О политической гегемонии какой-либо из фракций буржуазии над русским пролетариатом уже не может быть и речи. Если б вся социал-демократическая интеллигенция в один и тот же день перешла в ряды конституционалистов-демократов и стала звать туда же пролетариат, ее призыв не имел бы никакого успеха: в рабочих только обострилось бы их недоверие к буржуазной интеллигенции. В организации Совета Рабочих Депутатов пролетариат обнаружил удивительную классовую самодеятельность. С классовой позиции его уже не сдвинет никакая сила в мире. И это краеугольный факт, который должен быть положен в основу всех политических расчетов.
Имущая буржуазия превращается на наших глазах в антиреволюционную силу прежде, чем удовлетворены самые элементарные потребности буржуазного общества.
В крестьянстве — большой запас стихийной революционной энергии, но руководящей роли оно на себя взять не может. Овладеть крестьянством не может никакая партия, которая не играет руководящей роли на главной революционной территории — в городах. [60]
Интеллигенция сама по себе не представляет политической силы. Ее значение определяется отношением к ней революционных масс; это показал ясно последний год. "Союз Союзов", который мечтал объединить вокруг себя революцию, сметен ею и не играет никакой роли. Конституционно-демократическая партия представляет собою коалицию левых элементов земской и торгово-промышленной буржуазии и правых элементов интеллигенции, бывших освобожденцев. Эта партия не столько оттягивает буржуазию от открыто-консервативного Союза 17 октября, сколько привязывает интеллигенцию к консервативной буржуазии. О гегемонии либеральных «кадетов» над революцией думать не приходится; они сами об этом не думают. Более радикальная, но «непартийная» интеллигенция рассеяна там и здесь, недовольна всеми справа, недовольна собою, сомневается в тех, кто слева, особенно в момент понижения революционной волны. Попытки организовать самостоятельную радикальную партию ни к чему не поведут. Из кого она будет состоять? Из группы интеллигентов, которые и так знают друг друга в лицо. Радикальная партия, это — "Союз Союзов" минус все те элементы, которые ушли к к.-д., к с.-д. и к с.-р. Это ничтожная дробь. Студенчество неизменно признает над собой руководство "крайних партий", главным образом, социал-демократии.
60
См. об этом предисловие Н. Троцкого к "Гражданской войне во Франции" изд. "Молота"*.
Таково сейчас положение. В какую сторону идет дальнейшее развитие?
Городская мелкота чем дальше, тем больше переходит на сторону революции. Московское восстание показало это всем, а расправа над Москвою только ускорила этот неизбежный процесс. Правительственная артиллерия разрушает последние остатки охотнорядского патриотизма. Черные сотни не сплачиваются под влиянием революции, но размываются ею. Что аграрная революция только еще начинается, что крестьянство очень далеко от того, чтобы стать силой порядка, это для правящей реакции и для помещичьего либерализма так же очевидно, как и для нас. Что пролетариат еще не сказал своего последнего слова, в этом не сомневается никто. Вопреки либеральным утверждениям, будто "революционная тактика исчерпала себя и истощила массы", действительность говорит, что объем революционной массы и ее агрессивность находятся в состоянии непрерывного роста.