Том 2. 1960-1962
Шрифт:
Званцев снова взглянул на часы. На заполнение двух секторов ушло чуть больше полутора минут. Десять суток идет Великое Кодирование, заполнено меньше двадцати тысяч секторов…
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот двадцать семь заполнен…
И так десять суток. Чья–то сильная рука легла на плечо Званцева.
– Почему не спите?
Званцев поднял голову и увидел полное усталое лицо под капюшоном. Званцев узнал его.
— Спать. Сейчас же…
— Профессор Каспаро…- сказал Званцев и встал.
— Спать, спать…- Каспаро глядел ему в глаза.- Если не можете
Он быстро пошел в сторону, остановился и снова поглядел пристально.
– Не узнаю,- сказал он.- Но все равно - спать!
Он повернулся спиной и быстро зашагал вдоль рядов людей, сидящих перед пультами. Званцев услышал его удаляющийся резковатый голос:
– Полделения… Внимательнее, Леонид, полтора деления… Хорошо… Отлично… Тоже хорошо… Деление, Джонсон, следите внимательней… Хорошо… Хорошо…
Званцев встал и пошел за ним, стараясь не терять его из виду. Каспаро вдруг крикнул:
– Товарищи! Все идет прекрасно! Будьте внимательней! Все идет очень хорошо!.. Только следите за стабилизаторами, и все будет очень хорошо!..
Званцев наткнулся на длинный стол, за которым спало несколько человек,- никто не обернулся, и ни один из спящих не поднял головы. Каспаро исчез. Тогда Званцев пошел наугад вдоль желтой цепочки огоньков перед пультами.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто заполнен,- сказал новый бодрый голос.
Званцев понял, что заблудился и не знает теперь, где выход и куда девался Каспаро. Он сел на подвернувшийся стул, упер локти в колени, положил подбородок на ладони и уставился на мерцающую свечу перед собой. Свеча медленно оплывала.
— Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто восемь… Семьсот девяносто девять… Восемьсот… Заполнен… Заполнен…
— А–а–а–а!
Кто–то закричал протяжно и страшно. Званцев подскочил. Он увидел, что никто не обернулся, но все как–то разом застыли, напрягли спины. Шагах в двадцати, у одного из операторских кресел, стоял высокий человек и кричал, схватившись за голову:
– Назад! Назад! А–а–а!
Откуда–то, стремительно шагая, возник Каспаро, кинулся к пульту. В зале стало тихо, только шипел воск.
– Простите!
– сказал высокий человек.- Простите… Простите…- повторял он.
Каспаро выпрямился и крикнул:
– Слушать меня! Секторы восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть, семьсот девяносто семь, семьсот девяносто восемь, семьсот девяносто девять, восемьсот - переписать! Заново!
Званцев увидел, как сотни людей в белом одновременно подняли правые руки и что–то сделали на пультах. Огни свечей заколебались.
– Простите, простите!
– повторял человек.
Каспаро подтолкнул его в спину.
– Спать, Генри,- сказал он.- Спать быстро. Успокойтесь, ничего страшного…
Человек пошел вдоль пультов, повторяя одно и то же: «Простите, простите…» Никто не оборачивался. На его место уже сел другой.
– Сектор восемнадцать тысяч семьсот девяносто шесть заполнен,- сказал бодрый голос.
Каспаро постоял немного, затем медленно, сильно сутулясь, пошел мимо Званцева. Званцев шагнул ему навстречу и вдруг увидел его лицо. Он остановился
Званцев стоял неподалеку, у длинного стола, и не отрываясь глядел в усталую горбатую спину. Он все еще видел лицо Каспаро в колеблющемся свете свечи. Он вспомнил, что Каспаро уже не молод, всего на пять–семь лет моложе Окада. Он подумал: «Сколько лет унесли эти десять суток! Все это скажется, и очень скоро».
К Каспаро подошли двое. У одного вместо капюшона халата тускло поблескивал круглый прозрачный шлем.
— Не успеем,- тихо сказал человек в шлеме. Он говорил в спину Каспаро.
— Сколько?
– спросил Каспаро, не оборачиваясь.
– Клиническая смерть наступит через два часа. С точностью плюс минус двадцать минут.
Каспаро повернулся.
– Но он хорошо выглядит… Посмотрите.- Он толкнул пальцем в нарамник.
Человек в шлеме покачал головой.
– Нервный паралич,- сказал второй очень тихо. Он оглянулся, скользнул выпуклыми глазами по Званцеву и, наклонившись к Каспаро, что–то сказал ему на ухо.
Званцев узнал его. Это был профессор Иван Краснов.
– Хорошо,- сказал Каспаро.- Сделаем так.
Двое разом повернулись и быстро ушли в темноту. Званцев пошарил стул, сел и закрыл глаза. «Конец,- подумал он.- Не успеют. Он умрет совсем».
– Сектор девятнадцать тысяч ноль–ноль два заполнен,- повторял голос.- Сектор девятнадцать тысяч ноль–ноль три заполнен… Сектор девятнадцать тысяч ноль–ноль четыре…
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей, и ему представлялось, что Окада лежит на странном столе под белым смертным светом, тонкая игла медленно ползет по извилинам его обнаженного мозга, и на длинную ленту знак за знаком ложатся сигналы импульсов. Званцев отлично понимал, что в действительности это происходит совсем иначе, но воображение рисовало ему именно такую картину: блестящая игла ползет по мозгу, а на бесконечную ленту таинственными значками записываются память, привычки, ассоциации, опыт… А откуда–то наползает смерть, разрушая клетку за клеткой, связь за связью. И нужно ее обогнать.
Званцев почти ничего не знал о кодировании нервных связей. Но он знал, что до сих пор неизвестны границы участков мозга, ведающие отдельными мыслительными процессами. Что Великое Кодирование возможно лишь в условиях самой глухой изоляции и при точнейшем учете всех нерегулярных полей. Поэтому свечи и факелы, и верблюды на шоссе, пустые поселки и черные окна микропогодных установок, и остановленные самодвижущиеся дороги… Званцев знал, что до сих пор не найден способ контроля кодирования, не искажающий кода. Что Каспаро работает наполовину вслепую и кодирует в первую очередь, может быть, совсем не то, что следует кодировать. Но Званцев знал и то, что Великое Кодирование - это дорога к бессмертию человеческого «я», потому что человек - это не руки и ноги. Человек - это память, привычки, ассоциации, мозг. МОЗГ.