Том 2. Белая гвардия
Шрифт:
Металась и металась потревоженная дрема. Лётом вдоль Днепра. Пролетела мертвые пристани и понеслась над Подолом. На нем давно уже, очень давно погасли все окна. Все спали. Только на углу Волынской в трехэтажном каменном здании, в квартире библиотекаря, в узенькой, как дешевый номер дешевенькой гостиницы, сидел голубоглазый Русаков у лампы под стеклянным горбом колпака. Пред Русаковым лежала тяжелая книга в желтом кожаном переплете. Глаза шли по строкам медленно и торжественно.
«И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и Книги раскрыты были, и иная Книга раскрыта,
Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И кто не был записан в Книге Жизни, тот был брошен в озеро огненное.
И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет».
По мере того как он читал потрясающую книгу, ум его становился как сверкающий меч, углубляющийся в тьму.
Болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпал, как короста с забытой в лесу отсохшей ветви. Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов:
«…слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».
Смутная мгла расступилась и пропустила к Елене поручика Шервинского. Размасленные волосы стояли дыбом. Выпуклые глаза развязно улыбались.
— Честь имею, — сказал он, щелкнув каблуками, — командир стрелковой школы — товарищ Шервинский.
Он вынул из кармана огромную сусальную звезду и нацепил ее на грудь с левой стороны. Туманы сна ползли вокруг него, его лицо из клуба входило ярко-кукольным.
— Это ложь, — вскричала во сне Елена. — Вас стоит повесить.
— Не угодно ли, — ответил кошмар. — Рискните, мадам.
Он свистнул нахально и раздвоился. Левый рукав покрылся ромбом, и в ромбе запылала вторая звезда — золотая. От нее брызгали лучи, а с правой стороны на плече родился бледный уланский погон. Правая стала <…> [4] , левая в рыжем френче. Правая нога в синей тонкого сукна рейтузе с кантами, левая в черной. И лишь сапоги были одинаковые блестящие, неподражаемые тонные…
— Сапоги фасонные, — запел Николка под гитару.
На голове был убор двусторонний.
4
В тексте слово пропущено.
Левая его половина защитно-зеленая с половиной красной звезды, правая ослепительно блестящая с <…> [5] .
— Поеду, — во сне сказала Елена с презрением и ужасом.
— Искусник, — ответил Шервинский.
— Кондотьер! Кондотьер! — кричала Елена.
— Простите, — ответил двуцветный кошмар, — всего по два, всего у меня по два, но шея-то у меня одна, и та не казенная, а моя собственная. Жить будем.
А смерть придет, Помирать будем… —5
В
пропел Николка и вышел.
В руках у него была гитара, но вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконками. Елена мгновенно поняла, что он умрет, и горько зарыдала и проснулась с криком в ночи.
И ночь все плыла да плыла.
И, наконец, Петька видел сон.
Петька был маленький, поэтому он не интересовался ни большевиками, ни Петлюрой, ни любовью взрослых. Поэтому и сон привиделся ему простой и радостный, как солнечный шар.
Будто бы шел Петька по зеленому большому лугу, а на том лугу лежал сверкающий алмазный шар, больше Петьки. Во сне взрослые, когда им нужно бежать, прилипают к земле, стонут и мучатся, пытаясь оторвать ноги от трясины. Детские же ноги и резвы и свободны. Петька добежал до алмазного шара и, всхлипнув от радостного смеха, обхватил его руками. Шар обдал Петьку дождем сверкающих брызг. Вот и весь сон Петьки. От удовольствия Петька расхохотался в ночи. И ему весело стрекотал сверчок за печкой. Петька стал видеть иные, но те же легкие и радостные сны, а сверчок пел и пел свою песню, где-то в щели, в белом углу и за ведром, <…> [6] бормочущую ночь в семье во флигеле.
6
В тексте слово пропущено.
Снаружи ночь расцветала и расцветала. Во второй половине ее вся тяжелая синева, занавесь Бога, облекающего мир, покрылась звездами. Похоже было, что в неизмерной высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали и зажигали огоньки, и они проступали на занавесе отдельными трепещущими огнями и целыми крестами, кустами и квадратами. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось что поперечная перекладина исчезла — слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч.
Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Звезды будут так же неизменны, так же трепетны и прекрасны. Нет ни одного человека на земле, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим мира, не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?
Конец
Дни Турбиных*
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Турбин Алексей Васильевич — полковник-артиллерист, 30 лет.
Турбин Николай — его брат, 18 лет.
Тальберг Елена Васильевна — их сестра, 24 лет.
Тальберг Владимир Робертович — генштаба полковник, ее муж, 38 лет.
Мышлаевский Виктор Викторович — штабс-капитан, артиллерист, 38 лет.
Шервинский Леонид Юрьевич — поручик, личный адъютант гетмана.
Студзинский Александр Брониславович — капитан, 29 лет.