Том 2. Черное море. Дым отечества
Шрифт:
Петроград был черен, пуст. Щедрин пошел через весь город на Аптекарский остров, где жила его мать. Над громадами домов заунывно шумел ветер. Лязгали поломанные водосточные трубы. Под аркой Главного штаба курили часовые. Они потребовали документы и долго рассматривали их при свете железнодорожного фонаря.
Щедрин перешел Неву. Тускло блестел черный лед. Около Биржи было пусто, лежал на боку занесенный снегом вагон трамвая. На востоке светилось бледное электрическое зарево — там был Смольный.
Щедрин долго
В окнах в квартире матери горела свеча. Двор был занесен снегом. На старых березах спали галки. Они проснулись и захлопали крыльями, когда Щедрин остановился у дверей и начал сбивать с сапог примерзший снег.
Сердце у Щедрина замирало. Он постучал.
Послышались медленные старческие шаги. Мать открыла дверь, через цепочку крикнула: «Саша!» — и уронила свечу. Прибежала тетя Юля, сняла цепочку, и через минуту Щедрин уже прижимал к мокрой черной шинели дрожащую седую голову матери, плакавшей навзрыд.
— Ну что ты, что ты! — говорил Щедрин. — Видишь, я жив! Успокойся!
Тетки, переселившиеся к матери, торопливо одевались за ширмами, задавали Щедрину бестолковые вопросы, тоже плакали от радости.
На кухне уже гудел старый погнутый самовар. Мать беспрерывно вытирала глаза, суетилась около стола, все забывала, все смотрела на Щедрина и радостно и недоверчиво: уж не обманывает ли он и не надо ли ему завтра же отправляться на какой-нибудь новый фронт?
За ночь ветер засыпал всю палубу «Смелого» лепестками бузины. Щедрин вышел, посмотрел на палубу и вспомнил снег, зимнее плавание в Балтике и ледяной поход.
«Смелый» стоял у крутого берега реки Ковжи. По берегу тянулся заглохший деревенский сад с поломанным забором. Заросли высокой крапивы все время шевелились, и из них выглядывали белоголовые дети.
— Ша-а-а! — кричал на них, как на воробьев, матрос-эстонец Винер.
Дети, прыская от меха, приседали в крапиве и замолкали. Потом слышался плач. Это значило, что кто-нибудь из ребят обстрекался.
— Пустите их на палубу, Винер, — сказал Щедрин, — пусть посмотрят… Эй, ребята! — крикнул он. — Валите!
Дети выползли из крапивы и собрались у сходней, но дальше они идти боялись и так и стояли около сходней, молча разглядывая миноносец.
«Смелый» шел из Петрограда на Волгу, на колчаковский фронт. Самая трудная часть пути — Мариинская система — осталась позади. Мучения со шлюзами кончились. Впереди были Белое озеро, Шексна, Волга.
Дети сопели на берегу и не спускали глаз с миноносца. Впервые на их реке вместо запыхавшихся грязных буксиров появилось длинное и грозное морское чудовище. «Смелый» на реке был гораздо выше, чем на море, — его временно
— Ребята, — спросил Щедрин, — где тут деревня Мегры?
Ребята переглянулись и сделали было попытку бежать.
— Стой! — сказал Щедрин. — Кто посмелей — отвечай!
Дети вытолкнули вперед девочку в рубахе до пят.
— За бугром, — сказала девочка потупившись, и казалось, что она вот-вот заплачет.
— Где «за бугром»?
— Тута.
— А ну-ка, ведите меня все! — сказал Щедрин и сошел на берег.
Дети, сверкая голыми пятками, побежали вперед. За околицей начался лес, заросший орешником.
Дети бежали, оглядывались на Щедрина, спотыкались. Иные ушибались и хныкали, но продолжали бежать, больше всего боясь отстать и пропустить интересное зрелище.
Деревня Мегры стояла за лесистым холмом, на берегу небольшого озера. Дети открыли околицу, пропустили Щедрина, но в деревню не пошли. Деревня была чужая, из окон выгляды-вали незнакомые сердитые бабы.
— Где здесь живут Тихоновы? — спросил Щедрин косматого деда с клюкой, гревшегося на солнышке около колодца.
— Да Тихоновых тут, сердешный, четыре семьи. Тебе каких?
Щедрину пришлось объяснять деду, что ему нужны те Тихоновы, где была когда-то, лет восемьдесят назад, бабка Авдотья.
— Ишь куды загнул! — обрадовался дед. — Твое счастье, что я тебе встретился. Мне самому восьмой десяток пошел. Я старый ворон, даром не каркаю. Авдотья твоя померла, милый, когда меня не было на свете, в древнем возрасте померла.
— А кто из ее Тихоновых здесь живет? — спросил Щедрин.
— Да почитай, кроме Насти, никто и не живет. Одна Настя с дочкой. Муж у нее убитый с ероплану на германской войне. Вон она белье на озере полощет. Ты туды и иди, иди, милый.
Щедрин пошел к Насте. Она звонко била вальком серое белье и кричала маленькой девочке лет пяти:
— Беги домой, нос утри!
— Вы Настасья Тихонова? — спросил Щедрин.
Женщина живо обернулась и, вытирая руки о подол, испуганно посмотрела на Щедрина.
— Флотский, — сказала она, успокоившись. — А чего надо?
— Поговорить надо, — ответил Щедрин. — Да тут неудобно.
— А вы идите в избу, — сказала Настя. — Я сейчас уберусь и приду… Катька! — крикнула она девочке. — Проводи дядю в избу. — У-у-у, бессовестная!
«Бессовестная» Катька, сопя и выставляя вперед круглый живот, торжественно повела Щедрина в избу. В избе сидел и чесался старый лохматый пес. Он с недоумением уставился на Щедрина, чихнул, поднял густую пыль и снова начал свирепо чесаться.
— Это Каштан! — хрипло сказала Катька. — Он больших не трогает. Смирнай.
Вошла Настя. Щедрин стоял. Настя вытерла подолом лавку и пригласила сесть.
— Ну, давайте поговорим. А я все думаю, кто вы такой. Уж не с фронта ли?